получила от Гефеста и доставлена на Землю Гермесом, который уговорил излишне доверчивого Эпиметея принять ее в качестве своей невесты. Историки дали этой женщине имя Пандоры, и означало оно
Пелорус, хорошо знавший Пандору и, наверное, даже некоторое время любивший ее, помнил все иначе. Он считал ее первой из женщин-героинь, которым никогда не отдадут должное, пока история в руках мужчин. Он знал, что, будучи известна под альтернативным именем Евы, она попала в беду, украв плоды с двух деревьев познания, хотя их охранял ревнивый ангел, почитавший эти деревья своей собственностью. И помогли ей в этом хитрый Змей и ловкий Паук.
— Если бы только люди, которым я дала эти плоды, осознали свою ценность, все могло быть иначе, — сказала она ему спустя некоторое время. — Но некий идиот по имени Адам откусил от первого фрукта, счел его горьким и выкинул прочь. Его последователи оказались достаточно тупы, чтобы доверять его суждениям, и отказались попробовать сами — и вот результат: залог мудрости гниет на земле, не будучи распробованным — и никем не охраняемый. Змей, Паук и я были вынуждены принять на себя всю тяжесть ангельской ярости. Змея приговорили к вечному ползанию по земле без ног и к презрению и страху со стороны людей. Паук был осужден на целую вечность неблагодарного труда по плетению паутины — и также беспричинное презрение людей. Меня же осудили целую вечность рожать в муках и терпеть презрение со стороны мужчин.
— Ангелам никогда не было свойственно выносить милосердные приговоры, — произнес Пелорус. И добавил, немного поразмыслив: — В действительности, какой бы репутацией они ни обладали, незаметно, чтобы они могли умерить свое рвение выносить приговор.
Кое-кто из позднейших историков предположили, что Ева-Пандора выпустила всевозможное зло в мир, чтобы заставить всех забыть предыдущий инцидент, высказывая следующее суждение: нет в аду фурии ужасней, нежели оскорбленная женщина, но они, видимо, рассуждали иначе, нежели их предки, считая, что она вкусила от запретного плода, который украла. Пелорус знал правду: ящик был открыт, чтобы неблагодарные люди получили еще один шанс.
— Каждое зло — палка о двух концах, — объясняла она ему, когда он спросил об истинных мотивах ее деяния. — Конечно, плод с древа познания горек, но это не означает, будто он несъедобен. Одним медом сыт не будешь. Да, теперь голод, и болезни, и война, и боль обрушатся на грядущие поколения человечества, но можешь ли ты представить, чтобы люди хоть чему-нибудь научились без этих испытаний? Со временем люди сумеют выиграть собственное спасение благодаря этому злу, если только у них достанет сердца и ума сделать это. Со временем люди получат достаточно знаний, чтобы щедро напитать самих себя, победить болезни, не исключая и саму смерть, станут жить в мире и гармонии и избавятся от боли. Все, что нужно для этого — терпение и мудрость — и, конечно, несколько тысяч лет напряженного труда.
— Но перед этим они могут запросто уничтожить самих себя, — предположил Пелорус. — Если бы только война не была столь соблазнительна…
— Если бы, — согласилась она.
— А как быть с надеждой? — продолжал допытываться он. — Как ты считаешь: это благо или еще большее зло, призванное лишь увеличивать страдания людей бесполезной борьбой?
— Каждое благо — есть палка о двух концах, — отвечала она. — Конечно, мед сладок, но каждая сладость опасна тем, что ею можно объесться до смерти. Надежда, удовольствие, любовь… ни одно из них не исполнит заложенного в нем обещания до конца, пока не будет существенно рационализировано, в соответствии с чувством меры. Со временем люди не будут так отчаянно нуждаться в надежде или других утешителях, и все это приведет ко благу.
— Я ни на минуту не предположил бы, что ангел-мститель закрыл бы глаза на твою вторую попытку помочь человечеству, — задумчиво изрек Пелорус.
— Едва ли. Мой приговор стал еще суровее, хотя он и так не имеет границ во времени. Теперь я должна еще и истекать кровью с каждым полнолунием, а мои дети обретают такую большую голову, будучи в моей утробе, что их появление на свет приносит мне адские муки, а молока моих грудей всегда недостаточно, чтобы вскормить их. Вдобавок ко всему, все воины мира могут безнаказанно насиловать меня.
— И это связано с болезнью, болью, голодом и войной, — подытожил Пелорус со вздохом. — Но простили ли тебя за надежду?
— А ты как думаешь?
— И какова же плата за это?
— Я приговорена любить мужчин, не зная меры, безответно. Но, как я уже сказала, каждое зло — есть палка о двух концах. Только представь себе, какой сильной и терпеливой я стану через несколько тысячелетий такого наказания. Однажды мое время придет — и это не просто надежда, в этом есть здравый смысл. Однажды ангел возмездия напорется на собственный огненный меч, и плоды с этих двух деревьев созреют и станут доступны для всех. Тогда мы, люди, сможем действительно начать их готовить. Я уже подбираю рецепты.
На протяжении века героев Пелорус никогда не встречал никого, на чью долю выпало больше испытаний и кто переносил бы их с такой храбростью. И еще — кого бы с таким тупым упорством не понимали потомки.
Из всех героев лишь Орфей был миротворцем. Поздние комментаторы ошибались, сообщая, что даже камни и деревья следовали за ним, не говоря уж о диких зверях. Но музыка его лиры, конечно же, умиротворяла сердца и умы людей. Человеческая часть Пелоруса любила его за это, и даже Мандорла, в своей дикости становилась почти кроткой, когда могла послушать его игру.
Пелорус не был членом команды «Арго» и никогда не знал, насколько можно верить старой истории про то, как Орфей своей игрой заворожил сирен и спас товарищей от их губительного пения. Но Пелорусу это не казалось невероятным, учитывая то, что сирен всегда переоценивали. Орфей, конечно же, всеми богами клялся, что это история истинна, но это ничего не значило. Все герои не лжецы, но нарциссический эффект славы заставляет их приукрашивать действительность.
Пелорус, однако, присутствовал, когда Орфей предпринял свое наиболее знаменитое приключение. Фактически, именно Пелорус вел Орфея, когда тот спускался в Подземный мир в поисках возлюбленной Эвридики, так что он вполне мог бы засвидетельствовать: эта история правдива от начала до конца. Находясь в мире Аида, Орфей, действительно, играл и пел так прекрасно, что проклятые позабыли свои мытарства на час-другой, и тени собирались послушать его десятками тысяч.
— Орфею не было равных, когда он погружался в глубокую грусть, — спустя много времени сообщал Пелорус. — Он мог сыграть и плясовую, когда его просили об этом, но никогда не вкладывал в такую мелодию свое сердце. И ничто не заставляло его превзойти самого себя, когда речь шла о скорби и печали: все его лучшие композиции и импровизации были траурными, жалобными, стенающими. Едва ли удивительно, что мертвым они пришлись по душе даже больше, чем живым, и что у Аида и Персефоны при звуках его мелодий сердца растаяли. Орфей понятия не имел, как у него это получается, откуда берется эмоциональная окраска музыки, и специально не создавал никаких эффектов. Просто перебирал струны своей лиры, и музыка лилась.
Никто не знает, почему Аид выдвинул условие, чтобы Орфей не мог оглядываться назад, пока он и его возлюбленная не покинут Подземный мир. Пожалуй, не знал этого и сам Аид. Любой, кто считает, будто богам известно все на свете, переоценивает их возможности. Говорят, конечно, что это был ловкий трюк, и Аид отлично знал: Орфей непременно оглянется. Но в это верится с трудом. Если Аида глубоко тронула музыка Орфея, зачем ему устраивать подобные трюки? В любом случае, откуда бы ему знать, что Орфей не сумеет справиться с таким простым условием?
— Мне кажется, Аид весьма желал отпустить Эвридику, — говорил Пелорус, когда спрашивали его мнение на сей счет. — У меня создалось впечатление, что это условие было честным предупреждением.
