* * *
По мере того, как ускользала темнота, он начал почувствовал какую-то неустойчивость. В один краткий момент ему даже пришла в голову абсурдная мысль, что земля, должно быть, перекатилась, точно пьяная, со своей орбиты вокруг солнца, и теперь находится в непосредственной опасности полностью потерять свою постоянную позицию и упасть в бесконечную черную пустоту. Затем он вспомнил, что на свете нет ничего более надежного, чем добрая старушка земля, ничего более неизменного, чем восходы и закаты неутомимого солнца.
И тут он увидел у себя над головой иллюминатор, и понял, что он находится на борту какого-то судна, качающегося и поднимающегося на волнах, так как он попал в шторм.
Он почувствовал прилив облегчения, и это было таким же абсурдом, как предшествовавшая тревога, но это ощущение настолько сильно им овладело, что он не мог немедленно задать себе любой из осмысленных вопросов, какие могли прийти в голову: что это за корабль? Куда он направляется?
Он сел на койке, и свободно лежащие одеяла слетели с его обнаженного тела. Он посмотрел через иллюминатор на отдаленный горизонт, где садящееся солнце задержалось между серого цвета морем и, таким же серый и не более твердым берегам. Уже лил дождь, в нем расплывался ржавый диск солнца, и он подивился, какая великолепная радуга должно быть видна сейчас из кают со стороны порта.
Он уже сделал вывод, что судно движется к северу, но его странно завораживал вид косых потоков дождя, падающих на высокие неспешные волны, освещенные светом умирающего дня, и он вообще не задавал себе никаких разумных вопросов. Как ни парадоксально, но он понимал, что избегает какого-то жизненно важного вывода, быть может, даже нескольких, в интересах собственного спокойствия. Он осознавал, что цепляется за этот момент освобождения и покоя, уходя от тревоги. Так потерпевший кораблекрушение моряк мог бы цепляться за обломок погибшего корабля, сосредоточившись только на том, чтобы выжить в данный момент, и будущее для него нематериально и не имеет значения.
Облегчение отступило. Он смутно понял, что забыл свое имя и свою цель, и не мог определить, принадлежат ли глаза, которыми он сейчас видит мир, ему самому или кому-то другому.
Он коснулся своей груди, поросшей темными волоками, и удивился — кто же он такой?
Затем он оторвал взгляд от иллюминатора, чтобы осмотреть свою каюту. В помещении находился еще кто-то, стоящий возле закрытой двери и наблюдающий за ним. На секунду ему почудилось, что это существо вовсе не человек, но скорее огромная кошка, с трудом стоящая вертикально, как человеческое существо, но все же сохранившая свою рыжевато-коричневую гриву и янтарные глаза, черную морду и губы, и плотоядные клыки. Но он это видел, или ему показалось, что видел только в течение одного мгновения.
Затем он почувствовал странное озарение, как будто бы еще один кусочек всемирной головоломки, встал на место, подвинув его еще на одну ступеньку дальше по направлению к связности и реальности.
Это была женщина — та, что на него смотрела. Ее глаза действительно были янтарными, и было что-то кошачье в том, как она смотрела на него, но волосы у нее были черными, а не рыжевато- коричневыми, нос был прямой, а губы — полные и красные. Когда же она улыбнулась, он заметил, что зубы у нее были ровными и блестящими, как жемчуг. Она улыбнулась так, как могла улыбнуться возлюбленная: нежно и с видом обладательницы. На ней было шикарное вечернее платье, его яркость и переливы павлиньей синевы просто поражала.
— Память непостоянна, — сказала она ему. Голос у нее звучал мелодично, на низких нотах, и в нем слышались какие-то кошачьи мурлыкающие интонации. — Ты забыл себя, но я думаю, ты достаточно хорошо помнишь мир.
Он снова выглянул в иллюминатор. Мир, в конце концов, не попал в утробу вселенной: солнце, море, полное облаков небо и падающий из них дождь. Все было на своих местах. И так же, сообразил он, должно быть с Парижем, с Лондоном, с Вади Халфой, с Римом и Тимбукту. Виктория сидит на английском троне, Чарльз Дарвин опубликовал свой отчет о «Происхождении видов», Барнум и Бейли открыли величайшее шоу на земле в Нью-Йорке, а Бисмарк присоединил католическую церковь к «Kulturkampf». [21]
Оказалось, что он и в самом деле во вполне близких отношениях с окружающим миром. Но кто же он такой, черт побери? И кто она?
— Я же, напротив, достаточно хорошо знаю, кто я такая и что время и случай со мной сделали, — сказала она ему, как будто бы для нее это было нисколько не важно, — Но этот мир для меня настолько нов и незнаком, что я почти в отчаяние прихожу от невозможности понять его, и боюсь повредить ему своими вопросами.
Это была неразрешимая загадка, и он не смог еще понять ее сразу.
— Что это за судно? — спросил он.
— «Попугай». Он направляется в Саутгемптон из Шербура. Боюсь, что переезд через Канал будет очень тяжелым, но мы доберемся благополучно и в полном порядке.
Он отметил, что она говорит по-английски, как и он сам.
— Так значит, мы едем домой? — спросил он.
— Нет, — ответила она. — У меня здесь вовсе нет дома, а ты утратил свой дом, когда со мной познакомился. Я не являюсь частью этого порядка вещей, и вытащила тебя из него, чтобы использовать.
Слова были странными и загадочными. Но почему-то он не испытывал тревоги. Что-то с ним сделали, и он был в той же степени марионеткой, как и человеком. И было так неестественно, что ему это безразлично, и он не может сетовать по поводу этой несправедливости. Он был пленником собственного вынужденного спокойствия.
— Кто вы? — спросил он, хотя не мог четко припомнить, почему это важный вопрос.
— Зови меня Лилит [22], — ответила она. Это не было ответом на вопрос, но он удовольствовался им.
— А как мне называть себя? — спросил он.
— Ты должен называть себя Адамом, — сообщила она, — Как делают все мужчины, когда их создают заново. В списке пассажиров ты фигурируешь как Адам Грей, и это же имя обозначено в твоих документах, но я не стану настаивать, если оно тебе не подойдет.
— Когда-то я был кем-то другим, — лаконично заключил он.
