глаза, и попытались убежать, в панике наталкиваясь друг на друга.
Священник уронил хлеб и тоже загородил глаза ладонью в тревоге и ужасе. Единственным человеком в этой церкви, казавшимся неподвижным, как будто охваченным чистым восторгом и истинным восхищением, оказалась девушка, лежащая, распластавшись под ногами самозванного темного ангела, но лицо ее скрывалось под маской.
Затем церковь наполнилась звуками неистового хохота, и казалось, будто он исходит от самих камней, а окна засверкали разноцветными огнями, как будто царившая снаружи ночь неожиданно обернулась в сияющий день. И рисунки на витражах больше не были изображениями Христа и святых, но представляли вместо того демонов и чудовищ, застывших в дикой безумной пляске.
Люди разбежались, в том числе священник и его помощники, все, кроме девушки на столе, а она лежала настолько неподвижно, как мертвая. И душа ее пребывала в чистилище, где ей пришлось выслушать, какой приговор будет вынесен за ее ересь и глупость.
* * *
Человек, которому приказали быть Адамом, внезапно открыл глаза, чтобы взглянуть из окна поезда на хорошо знакомое уныние и скуку английских лужаек и традиционный пейзаж. В ушах послышалось торопливое постукивание, постепенно перешедшее в какофонию.
Но Лидиард, заключенный в одну телесную оболочку с ним, знал, что это вовсе не подтверждение страхов и надежд священников святого Амикуса.
Все мысленные образы были заемными, они появились из сознания тех людей, одержимых падшими ангелами. Этот появившийся ангел играл роль Астарты для дьяволопоклонников только в шутку… Просто ради забавляющего его изучения ничтожности человека.
И когда эта женщина-ангел ответила на невысказанную тревогу Адама Грея, Лидиарду показалось, будто она обращается вовсе не к беспомощному своему орудию, но к находящемуся в плену Лидиарду, чье тело все еще одиноко лежит в населенной крысами тьме.
— Почему нет? — спросила она, сидя в углу кареты, прекрасная и блистательная в своем человеческом облике. — Людей следует заставлять встречаться лицом к лицу с их богами, чтобы они поняли, каких трусов сделало из них невежество. А что до богов, разве мы не можем довольствоваться тем, что хотят сделать из нас люди?
— Так это и есть твой истинный облик? — спросил Грей голосом, прозвучавшим еле слышно из-за тревоги. — Ты действительно великанша с лицом чудовища и с огромными глазами?
И еще до того, как получил ответ, он понял, как давно уже понял Лидиард, что она с ним играет, поддразнивая, заставляя трепетать от страха, хоть самую малость. Он даже не мог ничего почувствовать без ее разрешения. И когда она не давала этого разрешения, он ощущал, как на него опускается и окутывает его равнодушие, точно он погружается в удушающую клоаку.
— Когда ангелы ступают по земле, им приходится выбирать для себя тот облик, который лучше всего соответствует их цели. — объяснила она. — Они должны быть прекрасными и сильными. Но облик их должен соответствовать тому, что ожидают люди от воплощенной неземной мощи. Люди — это карикатуры, творящие химеры из своих воображаемых искушений, а из своих противников — козлов с козлиными мордами, огромными лохматыми ногами, копытами и раздвоенным хвостом. Эти люди любят видеть уродство в тех, кого им хочется ненавидеть. Они стремятся, чтобы красота открыто говорила о добре и великодушии. И таким образом они придают определенный облик и фактуру ангелам, которые их посещают из глубин времени.
Она умолкла, чтобы выглянуть из окна и взглянуть на покрытые росой поля и угрюмое небо, но вскоре продолжала с явной усталостью:
— О, мой Адам, как глуп этот мир, который я обнаружила. Те люди, покрытые волосами, дурачки, обитавшие в нем, когда я в последний раз гуляла по земле, все же находили кие-то разумные способы, чтобы продемонстрировать свою животную сущность! Не устраивай же внутренней охоты на самого себя и не пытайся узнать, кто ты на самом деле, иначе только и отыщешь, что грустную обезьяну с заметной претензией на утонченность, которая есть иллюзия. Вместо того спроси себя, чем ты мог бы быть, если бы мне захотелось выбрать для тебя лучшего предка.
Адам Грей с усилием пытался понять ее, но та часть сознания, прежде способная уразуметь подобное, погрузилась на слишком большую глубину. Его мысли были крепко заперты в ловушку, и их как будто бы обвивали прочные нити шелковой паутины — и все же, он знал, не надо бороться за освобождение, потому что в его пребывании именно здесь есть какой-то резон.
Лидиард не мог сказать, проникают ли каким-то образом его собственные мысли и ощущения в мозг того, другого.
— Ты, без сомнения, проявляешь доброту и милосердие, давая мне возможность вспомнить мир, откуда произошла моя скорбящая и печальная сущность. — сказало тело того, кто был «хозяином» Лидиарда. — но я боюсь мечтать о славном будущем, не имея понятия, чьи дурацкие сны держат тебя в плену, или довериться твоим обещаниям. Пока видел только Астарту, а с Асмодеем еще только предстоит встретиться.
Слушая эти слова, Лидиард убедился, что его присутствие в качестве «гостя» в мыслях другого человека возымело свое действие. Если бы только знать, как это осуществить, подумал он, и взять на себя инициативу общения и противостоять этому созданию напрямую. Как задать все вопросы, возникшие у него в голове, как обратиться с мольбами и молитвами, на которые мог бы ответить обладающий богоравной властью, как предостеречь против злополучных козней Мандорлы Сулье и паука, который скрывался за обликом Джейкоба Харкендера?
Но он не мог прорваться до сути.
— Я увидела, то, что выдается в этом вашем мире за ежедневное Созидание. — сказала она, и все еще казалось, будто бы отлично понимает, что обращается сразу к двоим, а не к одному Грею. — Боюсь, что остальные из моего племени спят куда крепче, чем сознают. Они заперлись в той субстанции и том пространстве и не могут знать, как набат перемен медленно преображает их бытие.
Я благодарна этой странной человеческой смелости, в чем бы ни была ее причина, за то, что она осмелилась меня разбудить, иначе я, когда впервые уснула, чтобы переждать время, никогда бы не узнала об том, каковы будут результаты моего долгого отсутствия. Твой мир полностью созрел для Актов Творения, мой Адам, и, могу совершенно точно сказать, сегодня нет никого, кто бы удержал мою руку, реши я его изменить. И все же, есть много, чего я не в силах увидеть или понять, и много непостижимого для глаз и умов тех, чье зрение я похитила.
И поистине удивительно в этом вашем мире то, что он возбуждает воображение живущих в нем. Но опять-таки, не столь уж это странно, если принять, что этот мир отдан людям с холодными душами, не имеющим мощи знания. Я и сама могу видеть, каковы люди внутренне, но я едва ли начала улавливать суть науки и общества, которые сделались миром их внешних проявлений.
Если бы тебе только было позволено увидеть, что в действительности представляет собой ваш мир, какие вести ты принес бы тогда своей земле? Прилив перемен достиг уже гораздо более высокого уровня, чем я когда-либо могла считать возможным. И боюсь, да, боюсь, несмотря на свою сущность, в силе перемен есть нечто такое, что в состоянии противодействовать даже силе Творения. Но ты не должен радоваться моим тревогам и волнениям, мой Адам, ведь ты не смеешь надеяться быть свободным от своих богов, пока не познаешь, что это будет за свобода!
— Я мог бы стать тебе полезным более, а не менее, если бы ты дала мне вспомнить, кто я такой, — сказал он. Но это говорил только Адам Грей, ведь Лидиард мог бы на этот ответить вопрос. По крайней мере, он так считал.
— Боюсь, что нет, — в ее словах проскользнула явная ирония. — Это запутало бы тебя, а я ценю ясность твоей мысли и наблюдательности. Не сопротивляйся же моей воле, мой любимый! Люби меня, мой
