— агрессией, даже ненавистью. Осталось приподнятое предчувствие возможности найти надрезы в узлах искривленного пространства. В любом сражении наступает момент, когда вы забываете о боли и даже о причине ваших поступков. Вы только упорно работаете над созданием чистого направления. Я считал, что, приложив некоторые усилия, это можно было сделать.
К счастью, мы были недалеко от объекта, за которым сюда пробрались. В противном случае мы бы уже развалились на куски, продираясь через этот ад. Ни мужество, ни героизм нам теперь помочь не могли, только терпение и осторожность.
Честно говоря, я мало что помню из того, что произошло во время этого рейса. Знаю только, что для того, чтобы достигнуть места крушения «Гимнии», нам понадобилось пять часов и две минуты, об этом я осведомился по приборам. Течения времени я не осознавал.
Плазма по крайней мере дважды засорялась, но оба раза Ротгар поддерживал ее в состоянии, необходимом для нашего жизнеобеспечения. Не знаю, как ему это удавалось. Он творил чудеса.
Мы все поголовно были счастливы.
«Гимния» свободно дрейфовала на тахионном ветре, поэтому мне было очень трудно подойти к ней точно и вызвать ее. Чтобы ее настичь, я должен был двигаться, а затем аккуратно выровнять скорости для стыковки.
Я не мог переговариваться, пока мы находились на сверхсветовых скоростях. Я не мог держаться поблизости вечно, надеясь, что она потеряет инерцию движущегося тела или что ветер задует в обратном направлении.
— Я хочу ее слегка подтолкнуть, — заявил я, — и выдернуть из этого потока.
Это было достаточно опасно, но сам поток мне не опасен, и мне не угрожают ни пыль, ни искривления на такой скорости. При условии, что я не поврежу себя, маневрируя возле «Гимнии». Я думал, что нам это удастся.
Так и произошло.
Я мягко расправил крылья и закружился на пути у потока. Таким образом я вызвал грубое тахионное возмущение, продолжая удерживаться в нем, а затем прекратил.
Когда я послал запрос, никто не ответил. Если Алахак и был жив, значит, он был без сознания. То же самое и с Кувио. Основное затруднение было в том, чтобы суметь вскрыть их снаружи. Некоторые ценят неприкосновенность больше, чем безопасность, и этим обусловливается конструкция их кораблей.
Я отстегнулся и кивнул Ив. Затем усадил ее в кресло и дал шлем.
— Я должен сходить туда, — сказал я. — Не думаю, что на данной стадии могут произойти неприятные события. Но если что-то случится, корабль твой. Не ждите меня. Если будешь достаточно сильно молить о плохой погоде, то снова займешься своей работой.
Она побледнела и кивнула.
— Спасибо, — сказал я. — Прекрасно, когда чувствуется также желание.
Я схватил Джонни, когда он вошел.
— Коммуникации в порядке?
— Конечно.
— Хорошо, я хочу, чтобы ты побыл в шлюзе. Если что-то будет неладно, стартуйте так быстро, как можете.
Я надел скафандр, поднялся к шлюзовой камере, загерметизировал свою систему жизнеобеспечения и вышел наружу. Я даже не сказал «до свидания».
18
Входная дверь шлюза открыта. На мгновение я подумал, что кто-то мог войти, но, конечно, это был абсурд. Она была открыта, потому что ждала. Ждала меня.
Я вошел, открыл внешнюю дверь и перешел в камеру с воздухом. Однако не стал снимать шлем. У корабля могли быть повреждения и течи. В шлюзе было давление, но градуировка приборов была хормонской, и я не мог определить показания. Я открыл внутреннюю дверь.
Коридор тянулся вдоль периметра корабля, и лестница вела вниз от металлической платформы, на которой я стоял. В отличие от «Хохлатого Лебедя» этот корабль был ориентирован не горизонтально, а вертикально. Я ступил на лестницу. Гравитационное поле все еще работало, что было обнадеживающим признаком. Это означало, что силовая установка не была полностью выведена из строя, даже если двигатель нельзя использовать на полную мощность. Одним из преимуществ раздельной двигательной системы было то, что авария не выводила из строя систему жизнеобеспечения. Тепло и свет оставались до конца. Тогда почему сигнал маяка умолк? Я заинтересовался. Отключил ли ее Алахак (в таком случае он должен был остаться жив)? Но возможно, то, что маяк отключится вместе с последним призывным воплем, было предусмотрено автоматикой. Это означало конец его возможностей — трасса «Гимнии» была переписана, ее знания переданы. Постаревший или нет, Алахак все еще сохранил свой пунктуальный аналитический ум.
Алахак сидел в рубке управления, откинувшись в своем большом кресле, пристегнутый и выглядевший для всех так, словно он летел… Но корабль был мертв, и он тоже.
Он был разрушен естественным взрывом энергии, который уничтожил привод и истощил силовую батарею. После бедствия он прожил в капоре еще несколько часов. Я пришел слишком поздно, но он знал, что я приду. К приборной панели было приколото письмо. Оно было без адреса, но я знал, кому оно предназначено.
Я спустился по лестнице в двигательный отсек, чтобы помочь Кувио.
Двигатель был взорван, и Кувио сгорел в этой адской топке. Я быстро закрыл люк, отрезав пышущий из него жар. Радиация находилась в пределах нормы. Сырая масса горючего разлетелась в разные стороны. То же самое произошло на борту «Джевелин», когда она разбилась. Все было очень похоже.
Я вернулся в рубку управления и вгляделся в труп Алахака. Он был напряжен и жесток в своей суровой гибели. Я подумал, что смерть Алахака была не более приятной, чем у его инженера. Точно так же как боль «Хохлатого Лебедя» была моей болью, так и боль «Гимнии» — его болью.
Я вскрыл письмо и прочитал.
