отомщенными в последующие две недели, ибо Хей-Молине не зашел, не прислал письма и не позвонил.
3
Раздраженная, измученная женщина искала убежища в другой, более реальной привязанности.
— Джефф! Ах, Джефф, меня обманули!
Это было после ночного пикника возле Стоунхенджа, который устраивали самые блестящие молодые люди Британии — пэры, артисты, художники. О нем много писали, он заранее сделался предметом причудливых сплетен.
— Дорогая! Правда ли, что все они, едва часы бьют двенадцать, ходят задом наперед по кругу совершенно голые и несут чашу горячего супа, а переодетый пастухом дьявол выпивает суп и исполняет сердечное желание каждого?
Там присутствовала половина Русского балета, имена же остальных можно найти в справочнике «Как мы живем день за днем». На этом сборище великий певец танцевал, танцор пел. Не успели разойтись, а уже было известно, что веселье удалось на славу.
Но все, начиная с прелюдии — коктейля и кончая завтраком из яичницы с беконом, все было пустым и тленным для матери романиста. Она не позволила, чтобы в город ее вез на своем «Бентли» влюбленный юноша; она вверила себя Джеффри и «Крайслеру», который он только что купил. Новая игрушка была сплошь в технических новинках, точно жена нувориша в драгоценностях, и Джеффри потребовалась целая вечность, чтобы научиться водить ее.
«Водители отличаются друг от друга так же сильно, как любовники», — гласил афоризм, созданный Джеффри (который неизменно заставлял каждую женщину считать его безукоризненным любовником, но никого не пытался убедить в том, что он безукоризненный водитель). И мать всегда была готова помочь ему сохранить его водительские качества в тайне от человечества. Каким-то образом она устроила так, что юноша, желавший отвезти ее, отправился с хорошенькой девушкой, которая намеревалась ехать с Джеффри.
Форды тронулись в путь, и тогда ни с того ни с сего Пэнси Форд разразилась потоком откровенностей:
— Так мне и надо! За хвастовство, что ни один мужчина не заставит меня снова страдать. Посмотри на меня! Нет, не смотри, лучше выслушай! Джеффри, я должна кому-то излить душу!
Двадцать лет назад родители не выплакивали своих любовных неприятностей взрослым детям, но времена меняются. Не так давно на страницах английской «Тайме» в колонке писем появился жалобный и многозначительный призыв:
«Мама, дорогая, вернись же домой. Фред».
Тридцатью годами раньше мама умоляла бы вернуться домой своего сбившегося с пути Фреда, обещая все забыть и простить.
Но современный романист Джеффри Форд не находил ничего необычного в том, что мать попросила выслушать ее сентиментальные страдания. Его мать, чей праздный образ жизни он наблюдал четверть века.
— Джефф! Я была так молода, когда встретилась с ним! Я была мягкой, как сургуч, и Джим Молине пришел и приложил печать! Между нами было все, кроме помолвки! Я надеялась, что он меня любит так же сильно, как я его. Таким он казался. Однажды… Джефф, могу я рассказать о чем-то очень постыдном?
— Продолжай, дорогая, это же только мне, — сказал ободряюще сын, который, будучи романистом, не мог не оценить этих воспоминаний. Он отчетливо представил себе молоденькую девушку эдвардианской эпохи — юную Пэнси, которая осмелилась на что-то постыдное ради любви…
— Знаешь, было лето, мы носили тогда огромные, как колесо, шляпы с вуалью…
— С чем?
— Не смейся. Я знаю, это звучит допотопно. Теперь девушки носят более открытые одежды… кроме того, кожа у них лучше… но в те времена мы носили вуали. Какие это были вуали! Мне очень шла кремовая с черными крапинками… Он смотрел, смотрел и тихо так заговорил: «Наверное, я так несчастен из-за вуали». Я подумала, что он хочет поцеловать меня, а противная вуаль была аккуратно приколота и завязана, и, Джеффри, — я порвала ее!.. Ты можешь представить себе женщину, готовую разорвать что- нибудь из своих вещей? А я порвала вуаль — у самого рта. Но он только сказал: «Проклятие. Кто-то идет…» И все… Меня обманули? Меня? Пэнси Бевингтон? Но все это не имеет никакого значения, когда ты влюблена!
Джеффри издал звук сострадания и так неловко переключил передачу, что следующие слова матери утонули в рычании мотора:
— Но я чувствовала… чувствовала, что он любит, и ждала, когда же он скажет об этом. А он просто ушел. Отпуск кончился, и он уехал, не сказав ни слова, и скоро женился на какой-то ужасной девушке, которую знал с детства! И что мне оставалось, кроме как «благополучно» выйти замуж и плохо вести себя всю оставшуюся жизнь?
— Ничего. Конечно. Что тебе оставалось? — согласился утешитель-сын. Несмотря на собственные неприятности, он был тронут трагедией кокетки.
— Я так и не смогла с этим примириться! Никогда! Я стала безжалостной! Я превратилась в настоящую бестию по отношению к мужчинам! Я играла в любовь, как в шахматы! Я относилась к мужчинам словно к мусору, потому что все они были — не Джим! Не переставала злиться на женщин, которые заводили себе любовников, каких только хотели! Именно поэтому я вмешалась — я это сделала! — в твои отношения с этой девушкой, Джой Харрисон.
— Ах, да, но уже все в порядке, — поспешно вставил Джеффри, и тормоза «Крайслера» мучительно взвизгнули. — Она предпочла более красивого мужчину, ей уже безразлично.
— А мне не безразлично, на кого я похожа. И вот почему. Есть такая пословица: «Нецелованный — недобрый!» Это про меня.
— Ну, конечно.
Будучи современным сочинителем и, следовательно, обладая удвоенной дозой женского чутья в сознании, Джеффри Форд не нашел ничего нелепого в причислении к нецелованным этой известной светской соблазнительницы, каждый жест которой, казалось, срывал скальп с мужской головы, а записная книжка напоминала каталог любовных связей.
— Я понимаю, мама. Все остальное не имело значения. «Я был верен тебе, Чинара, по-своему верен был», — процитировал он и спросил, что стало с миссис Хей-Молине. — Умерла?
— Нет, она ушла от него. Ушла от Джима после трех лет замужества. Не понимаю почему. Разумеется, он никогда не был, что называется, «хорошим мужем». Но она вышла за него. Больше он не женился.
Слегка успокоившись, бедная кокетка вздохнула, припудрила нос и спросила у утреннего ветерка, что же ей делать теперь, когда Джим опять поступил с ней, как тогда: уехал, не сказав ни слова.
И тут ее сын предложил поехать им обоим на юг Франции. Внезапно он стал деловит, строил планы, как сдать внаем Риди-коттедж, запереть мамину квартиру, ее апартаменты и провести остаток лета, изучая Прованс.
— Я так или иначе хотел поехать туда когда-нибудь, — говорил он Пэнси. — Почему бы и не сейчас? Подумай об этом, а там уже я позволю полковнику Молине сказать, что он, очевидно, сожалеет, что у него не было времени навестить нас, как он намеревался перед отъездом. И сообщу ему, где я остановился. Не унывай, мамочка, маленькая моя бедняжка!
— Джефф, ангел мой! Ты это делаешь ради меня…
— Чепуха, мне приятно!
А про себя аналитик не преминул задаться вопросом:
