«Неужели я делаю это из-за сочувствия к мамуле с ее бабьим летом и единственным мужчиной в мире, переполненном мужчинами? Процентов тридцать, наверное, в этой моей афере участия к мамочке будет? Остальное — лишь повод для поездки туда, где я могу случайно встретить Джой!»
4
Минули недели с тех пор, как он получил записку, подписанную «Джой Траверс», и обещание написать.
И все это время он терзался мыслью — что за этим стоит? Сначала он узнал о новой помолвке Джой. Днем позже поступили сведения о браке мисс Джой Харрисон. Их сообщили общие друзья Фордов и доктора Сэксона Локка.
— Доктор Локк рассказал, что все было очень романтично, — сплетничали приятели. — Они были тайно влюблены, доктор Траверс и эта девушка, которая у них работала. Они скрывали свои чувства, но, когда доктор получил предложение работать на юге Франции, немедленно поженились по специальному разрешению и буквально сорвались с места. Сэксон Локк был на высоте. Он утверждал, что никогда не видел более привлекательной невесты; но, возможно, все настоящие мужчины должны так говорить?
Так судачили друзья, а автор нашумевшей «Ловушки» слушал с улыбкой, пытаясь скрыть обуревавшие его сомнения.
Была влюблена в кого-то? Долго? Джой? Неужели он настолько не понимал ее? В памяти всплывал образ зардевшейся фрагонаровской нимфы с широко распахнутыми глазами, ловившей каждое его слово, каждый взгляд… Джой, которая однажды, высвободившись из его объятий, вдруг порывисто склонила голову и приникла губами к его руке — в порыве благодарности, почтения, столь не свойственных англичанке, скорее характерных для темнокожей рабыни…
Когда он уехал, Джой была совершенно подавлена. Из ее писем к нему на Таити вставал образ молодой девушки, которая ждет и в ожидании возвращения любимого шьет свадебный наряд и мечтает о своем гнездышке. Тем не менее, как он сам написал в одном из своих рассказов: «Ничто не может сравниться с полнотой и безоглядностью, с какими девушка отдается любви или дружбе, разве что полнота и безоглядность, с какими она уходит и забывает…»
На бумаге эта фраза хороша, думал он. Изящный парадокс. «Ради красного словца…» Но, выходит, этот парадокс отражает реальность? Выходит, это справедливо — для полных жизни, страстных, искренних натур? Может быть, он писал это, неосознанно имея в виду Джой? А что такое этот Траверс, этот «парящий в небе врач», за которого она выходит замуж?
«Я должен его увидеть. Увидеть их вместе. Только тогда я узнаю, что за этим кроется, и кончится эта мучительная неопределенность, — говорил себе Джеффри, упаковывая вещи. — Если я увижу собственными глазами, что она любит другого, пусть мне будет больно, но я, по крайней мере, освобожусь от душевной тяжести. Я не вернусь с Ривьеры, пока не увижу их. Где-нибудь мы обязательно встретимся. Но если я пойму, что она несчастлива, что-то случится… Интересно, что именно? — размышлял Джеффри Форд, романист (который никогда не отказывал себе в удовольствии понаблюдать за собой со стороны, как смотрел бы из первого ряда партера постановку собственной пьесы). — Интересно, при каких обстоятельствах судьбе будет угодно дать нам возможность встретиться?»
Глава девятая
АКВАРИУМ
О, вслед за голубем так же легко
я хотел бы лететь далеко, далеко!
Румянец на щеке моей горит,
не шелохнувшись, шепот слушаю,
пока он говорит!
1
Взросление никогда не бывает последовательным, эдаким размеренным. Зачастую человек, пройдя целый этап в своем развитии, неожиданно останавливается, топчется на месте, возвращается и, кажется, теряет почву под ногами.
Когда Персиваль Артур Фитцрой вернулся домой незадолго до рассвета после воздушного крещения, он имел вид и манеры молодого человека лет двадцати. Но, проспав почти одиннадцать часов, он проснулся прежним оборвышем, проказником, бесенком с наружностью и ухватками десятилетнего ребенка.
2
Целых полчаса на одном дыхании он рассказывал дяде о своем потрясающем приключении. Рекс, серьезный, но не склонный к разбирательству, держался того, что «да, старина, как выяснилось, все в порядке, но в следующий раз сообщай нам, пожалуйста, если соберешься выкинуть еще какой-нибудь номер».
Персиваль Артур, согласно кивая, продолжал свое повествование о «Мотыльке», который опустился на большое поле за теннисными кортами, и он, Персиваль Артур, первым увидел его.
«Мотылька» (черно-серебристого, обтекаемой формы) обслуживал молодой человек, имени которого Персиваль Артур не расслышал и о котором говорил с почтением «этот пилот». С ним незаметно пролетел день. Как-то между прочим «этот пилот» сказал:
— Я собираюсь сейчас слетать на Корсику. Это всего полтора часа. Хочешь со мной? Давай. Забирайся.
Когда Персиваль Артур с победоносным возбуждением и одновременно липким страхом пробрался на пассажирское место в кабине, его сердце ушло в пятки. Но потом — райское блаженство!
— Как славно! Ты не представляешь, как славно ощущать себя летящим, — сказал он, обращаясь к Джой и пытаясь передать ей восторг от первого полета. — Когда видишь дно залива и кажется, что его можно переплыть и достичь островов. А волосы трепал ветер!
Он сказал «этому пилоту», что не имеет значения, когда он (Персиваль Артур) вернется.
— И это действительно не имело значения, мне было безразлично, что происходит, пока я путешествую!
И они задержались на Корсике, на острове Красоты, обошли вокруг Аяччо, увидели дом и комнату, где появился на свет Наполеон («Похоже, на трех кроватях одновременно»).
Обошли парадные конюшни, чтобы увидеть великолепных арабских скакунов, потом «этот пилот» повел Персиваля Артура пообедать с какими-то знакомыми англичанами, которые жили на другом конце
