Многое он претерпел, это было отчетливо видно. Но это не влияло на его рывок к свободе. Увидел меня у столба как раз у него на пути… и, в тот момент, он увидел, что «Психея» отплыла, но есть каяк, и колебался только незначительное время прежде, чем взобрался на него. Сверкнул нож, в меня он целился или в веревку, я так и не поняла, ибо из темноты вылетел с воплями Колин, словно взбесившийся терьер, и схватился за руку с ножом, по-моему, руками, ногами и зубами.
Но это едва сдержало критянина. Он споткнулся, полуобернувшись, отвел свободную руку и нанес сокрушающий удар, смахнул мальчика, словно муху, и, как разъяренный бык, бросился ко мне. Я подняла веревку и натянула ее, и она пришлась ему на уровне голеней.
Я никогда не видела, чтобы человек так тяжело падал вниз головой. Казалось, он нырнул, вытянувшись во всю длину, к скалам. Он издал задыхающийся крик, затем непонятно откуда на него свалился мертвой хваткой Марк. И они покатились вниз. Марк отпустил его и очень тяжело поднялся на ноги. «Еще один в твою пользу», – сказал он и улыбнулся. Затем упал на безжизненное тело критянина и потерял сознание, будто выключили свет.
Глава 20
Tho' muchis taken, much abides…
Кабина каяка была переполнена. Марк, очень бледный и перебинтованный. Я в брюках Колина и огромнейшем свитере Марка, словно хиппи после тяжелой ночи. Лэмбис, сильный и собранный, но все еще экзотически пахнущий гвоздиками. Колин, с новым кровоподтеком на щеке, молчаливый? и довольно близко стоящий возле Марка. Это команда каяка. У маленького столика – глава Агиос Георгиос и трое старейшин деревни, старики, одетые в дикие по своей пышности критские героические наряды, в которых, я подозревала, они и спят. Это вывод из той скорости, с которой они прибыли с аккуратно застегнутыми пуговицами. Это наши судьи – лорд-мэр и все комиссары выездной сессии суда присяжных. Снаружи вдоль скал сидел целый наряд присяжных, все мужское население Агиос Георгиос.
Четверо мужчин отвели Стратоса в отель, чтобы караулить и наблюдать за ним. Тони, при такой путанице, сбежал. Хотя к этому времени большинство освещенных лодок, привлеченных страшными криками, приближались к нам по заливу, ни на одной из ближайших не было мотора, поэтому Тони очень легко прорвался к свободе. Как сообщили, со всей наличностью отеля и со значительным количеством своего движимого имущества. Но, говорили, его будет легко схватить…
Лично я очень в этом сомневалась. Хладнокровный Тони, с гениальной способностью отмежеваться от забот, на просторах Эгейского моря, с хорошей лодкой и побережьями Европы, Африки и Малой Азии, которые можно выбирать? Но я ничего не сказала. Нам требовалось все доброжелательное внимание, которым мы могли располагать.
Много времени не потребовалось, чтобы все рассказать. Мы ничего не опустили, вплоть до малейшей детали смерти Джозефа. При этом нас окружали мрачные взгляды и качающиеся головы, но в целом общественное мнение было на нашей стороне.
Поступки Стратоса, сами по себе, значили для этих людей мало. Возможно, они обошлись бы с нами иначе, если бы мы убили самого Стратоса, что бы он ни совершил в своих владениях. Но смерть Джозефа, да к тому же турка, да еще из Хании – это уже совсем другое. Бедной Софии Алексиакис много предстояло выстрадать, когда поступки ее брата станут известны. Но можно было считать Божьим благословением, что теперь, наконец, как вдова, она снова может быть свободной женщиной и христианкой. Она даже могла – да хвала Христу – причаститься именно в это Пасхальное Воскресение…
Остальное было легко. Когда Стратос пришел в сознание и ему представили драгоценности, тело Александроса, которое в самом деле было похоронено в поле у мельницы, преступное дезертирство Тони и, наконец, смерть Джозефа, он избрал самый легкий путь и рассказал историю, которая, в сущности, походила на правду.
Он и Александрос не были ворами, как предполагал Колин, но несколько лет скупали и хранили краденое. Тони был связным. Стратос, владея очень прибыльным небольшим рестораном на улице Фриз, обеспечивал безопасное укрытие. Единственная связь его и Александроса – дружба между соотечественниками. Это имело совершенно естественное объяснение, ибо Александрос тоже был критянином, уроженцем Аногии, деревушки за руинами византийской церкви. Дела процветали до кражи в Кэмфорд Хаус. У Стратоса хороший нюх бизнесмена, он знает, когда пора выходить из дела. Задолго до этого он принялся, не спеша, реализовать свои активы, чтобы со временем удалиться со всем состоянием в родную деревню. Александрос, который видел только то, что высокоприбыльное партнерство сворачивается в момент расцвета, с горечью препятствовал отъезду Стратоса. Появлялся довод за доводом, затем это закончилось дикой ссорой в самый канун отбытия Стратоса. Александрос дошел до крайних угроз, которые он, возможно, и не намеревался осуществить. Случилось неизбежное. Внезапно скрестились характеры, появились ножи, и Александрос остался лежать в темной аллее, а Стратос и Тони невинно погрузились в ту же ночь на рейс в Афины, на который были заказаны билеты, по крайней мере еще за шесть недель до этих событий.
Медленно выздоравливая в лондонской больнице, Александрос держал язык за зубами. Возможно, когда поднялся шум по поводу исчезнувших драгоценностей, он понял, что отъезд Стратоса был своевременным. Единственное, что волновало Александроса, это то, что Стратос увез все… Как только он пришел в хорошее состояние и убедился, что полиция еще не связала неясное нападение на Александроса с ножом с ограблением в Кэмфорде, он тоже отправился, вооруженный, на родину.
Если глупость заслуживает такого жестокого наказания, как смерть, казалось, что Александрос просил того, что получил. Стратос и Тони приняли его с вполне естественной осторожностью, но вскоре ссору уладили. Последовала сцена примирения и извинения, которая была еще более правдоподобной от присутствия Софии и Джозефа. Со временем Стратос разделил бы награбленное, и трое мужчин разошлись бы своими дорогами, но было бы разумным на какой-то период всем затаиться, пока драгоценности в той или иной форме не нашли бы постепенно дорогу на рынок. На этом и порешили. Хорошо пообедали и выпили под руководством Тони. Затем семейная группа отправилась проводить Александроса в его родную деревню. Но по дороге возник спор о том, куда разместить драгоценности. Это немедленно вылилось в ссору. И затем Александрос положил руку на ружье…
Возможно, что Александрос даже не был так глуп и доверчив, как изобразил этот рассказ. Стратос клялся и продолжал клясться, что сам он не хотел убивать. Именно Джозеф убил Александроса, и именно Джозеф стрелял в Марка. И он пошел, по своей инициативе и без приказаний Стратоса, чтобы убедиться в смерти Марка. Что касается Колина, которого оттащили в момент паники и слепого замешательства, то Стратос клялся, что именно он сам велел отпустить Колина, что, по его словам, в которых никто не усомнился, могла засвидетельствовать его сестра.
И, наконец, нападение на меня… Ну, а кто мог ожидать чего-то другого? Он поплыл проверить свою добычу, и обнаружил девушку, которую заподозрил в связи с таинственным исчезновением Джозефа, и подумал, что она ныряет за его ловушками. Он сделал только то, что любой бы человек сделал на его месте, и тут было очевидно, собравшиеся согласились с ним, и, в любом случае, он только пытался напугать, а не убить меня.
Но все это было к утру. А сейчас закончились первые объяснения, наш рассказ составлен вместе, каждое обстоятельство взвешено и наконец все принято на веру. Кто-то принес всем из отеля кофе и стаканы с родниковой водой. К этому времени уже рассвело, и Агиос Георгиос счастливо успокоился по поводу огромной сенсации.
Я сидела, утомленная, сонная и согретая, с раной на бедре, больно пульсирующей, и мое тело было расслаблено в руке Марка. Воздух кабины был серо-голубым от дыма, стены вибрировали от шума голосов, а стаканы, словно настойчивые кулаки, ударяли по маленькому столику. Я уже давно перестала слушать
