Машины бьется пульс
Щелк!
Включилось радио.
– Черт.
Марта старалась смотреть прямо, полностью сконцентрировавшись на своих шагах. Юпитер с одной стороны, шлейф Дедала – с другой. Всего-то делов... Шаг, рывок, шаг, рывок... Проще пареной репы.
– Ох.
Она вырубила приемник.
Щелк.
– Черт. Ох. Ки. Вель. Сен.
– Заткнись, заткнись, заткнись! – Марта в сердцах дернула за трос, санки с телом Бартон подпрыгнули на выступе серной породы. – Ты же труп, Бартон, я проверяла, у тебя дыра в физиономии, и в эту дыру можно просунуть кулак! Я ничуть не преувеличиваю. А сейчас у меня довольно неприятный момент, так что будь умницей и просто заткнись.
– Нет. Бар. Тон.
– Все равно заткнись.
И она снова выключила радио.
На западе низко над горизонтом маячил Юпитер, огромный, яркий, невыразимо прекрасный. Сейчас, когда прошло две недели, на него легко было не обращать внимания. Слева от Марты Дедал изрыгал потоки двуокиси серы, образуя шлейф высотой в двести километров. Освещенный невидимым Солнцем, он излучал холодный свет, приобретавший в ее визоре милый бледно-голубой оттенок. Это было самое прекрасное зрелище во Вселенной, однако Марта была не в том настроении, чтобы этим зрелищем наслаждаться.
Щелк.
Голос не успел произнести ни слова, Марта его опередила:
– Я не схожу с ума, ты просто голос моего подсознания, у меня нет времени выяснять, какие психологические проблемы к этому привели, и я не собираюсь выслушивать, что ты мне хочешь сказать.
Тишина.
Перед тем, как грохнуться боком о валун размером с сиднейский Дом Оперы, луноход успел перевернуться по крайней мере раз пять. Марта Кивельсен, никогда не искавшая поводов для героизма, была так крепко привязана к своему сиденью, что когда наконец Вселенная перестала вертеться вокруг, она едва сумела освободиться. А вот высокая и атлетичная Джульет Бартон закрепляться не стала, положившись на свою ловкость и удачу. И ее швырнуло прямо на стойку.
Из-за бурана ничего не было видно, состоящий из двуокиси серы снег слепил глаза. Поэтому только после того, как Марта выбралась из-под приводящей в исступление белой массы, ей удалось взглянуть на вытащенное из обломков тело.
Взглянуть, чтобы немедленно отвернуться.
Что бы там ни находилось, какая-нибудь рукоятка, или вентиль, оно пробило не только шлем Бартон, но и ее голову.
Там, где край изрыгаемой вулканом бури (боковая ветвь, сказали бы планетарные геологи) отражался скалой, образовался большой сугроб из серно-диоксидного снега. Автоматически, не задумываясь, Марта зачерпнула пригоршню и засыпала ее в отверстие в шлеме. На самом деле это было довольно глупо: в вакууме тело и так не будет разлагаться. С другой стороны, снег закрыл это лицо...
А затем Марта задумалась всерьез.
Несмотря на всю ярость бурана, турбулентных движений не было. Потому что не было атмосферы, в которой они могли возникнуть. Двуокись серы извергалась прямо из внезапно образовавшейся в скальной породе трещины, оседая на поверхность в радиусе нескольких миль вокруг, в строгом соответствии с законами баллистики. И большая часть вещества, попадающего на валун, о который разбился их аппарат, должна была просто прилипать к нему. Остальная же часть просто падала бы вниз, скапливаясь у подножия скалы. Это бы дало возможность проползти под почти горизонтальным потоком, а затем таким же образом вернуться к обломкам лунохода. Именно так Марта выбиралась наружу сначала. Если двигаться достаточно медленно, фонаря на шлеме и самоконтроля будет достаточно, чтобы не ошибиться.
Марта опустилась на четвереньки. И сразу же буря затихла – так же внезапно, как и началась.
Она поднялась, чувствуя себя неожиданно глупо.
Все же она не могла полагаться на то, что затишье будет продолжаться. Лучше поспешить, напомнила она себе. Возможно, скоро буран опять разыграется.
Спешно, чуть ли не в страхе пробираясь сквозь нагромождение обломков, Марта обнаружила, что разрушен главный резервуар, который они использовали для наполнения своих воздушных ранцев. Ужасно. Оставался ее собственный ранец, уже пустой на одну треть, два полностью заряженных запасных, и ранец Бартон, тоже на треть пустой. Это было омерзительно – отстегивать ранец Бартон от ее скафандра, но сделать это было необходимо. Прости, Джулия. Теперь кислорода хватит на... сколько? Почти на сорок часов.
Затем Марта подняла закругленный кусок того, что когда-то было кабиной лунохода, и катушку нейлонового троса. Найдя два подходящих обломка и применив их в качестве молотка и зубила, она соорудила салазки для тела Бартон.
Будь она проклята, если оставит его здесь.
Щелк.
– Вот так. Уже лучше.
– Сказать ты.
Впереди простиралось твердая, холодная поверхность серного вещества. Гладкая, как стекло. Ломкая, словно замороженная ириска. И холодная, как лед. Марта вызвала в визоре карту и посмотрела, сколько нужно пройти. Всего сорок пять миль по пересеченной местности – и она доберется до посадочного модуля. И будет свободна. Не переживай сильно, подумала она. Под воздействием приливных волн Юпитера Ио давно уже перестал вращаться, и Отец Планет оставался на небе все время в одном и том же месте. Его было очень удобно использовать в качестве ориентира: просто держись так, чтобы Юпитер был справа, а Дедал – слева. И выйдешь, куда надо.
– Сера есть. Трибоэлектрический.
– Давай-давай. Что ты хочешь сказать на самом деле?
– Теперь я вижу. Ясным взором. Как у машины. Бьется. Пульс. – Пауза. – Уордсворт.
Если не считать прерывистости речи, это было настолько похоже на Бартон с ее классическим образованием и любовью к поэтам-классикам вроде Спенсера, Гинзберга или Плата, что Марта на секунду растерялась. Бартон имела привычку ужасно надоедать со своей поэзией, однако ее энтузиазм всегда был неподдельным, и теперь Марта отчаянно жалела о всех тех случаях, когда она в ответ на цитаты закатывала глаза и вставляла резкие комментарии. Однако не сейчас. Потом будет достаточно времени погоревать. А в данный момент ей нужно сконцентрироваться на своей непосредственной задаче.
Окружающая местность была тусклой, слегка коричневатых тонов. Несколькими быстрыми нажатиями клавиш на подбородке она отрегулировала интенсивность. Вид перед ее глазами наполнился восковыми оттенками желтого, оранжевого и красного. Марта решила, что такая комбинация нравится ей куда больше.
Но несмотря на всю яркость тонов, зрелище было едва ли не самым печальным во Вселенной. Она была здесь совершенно одна, маленький и слабый человек в суровом, жестоком мире. Бартон погибла. На всем Ио больше не было никого. Кроме себя, рассчитывать не на кого. И некого обвинять, если она не пройдет. Непонятно откуда в ней вдруг возникло чувство эйфории; оно было таким же унылым и холодным,
