так, будто все еще летит, и гораздо выше, чем безопасно для любого самолета.
Ягер подошел к ней.
– Ты еще жива, – почти сурово сказал он.
Посадочный фонарь давал немного света. Она не смогла рассмотреть, как он выглядит. Но теперь, когда она смотрела на него, память добавила недостающие детали: у уголков глаз его появились складки; губы с одной стороны приподнимаются, когда он увлечен или просто задумался; седые волосы на висках.
Она сделала шаг к нему, и одновременно он сделал шаг к ней. Они оказались так близко, что смогли обнять друг друга.
– Что за чертовщина здесь происходит? – повторил солдат с фонарем.
Они игнорировали его.
В ночи прогудел сильный глубокий голос, сказавший по-немецки:
– Что же, это ведь сладко, не так ли?
Людмила игнорировала и это вмешательство. Ягер не мог себе этого позволить. Он оборвал поцелуй раньше, чем хотел бы, и повернулся к подходившему человеку – в ночи это была лишь большая, нависающая тень. Официальным тоном он сказал:
– Герр штандартенфюрер, представляю вам лейтенанта…
– …старшего лейтенанта, – вмешалась Людмила.
– …старшего лейтенанта Людмилу Горбунову из советских ВВС. Людмила, это штандартенфюрер Отто Скорцени из Ваффен СС[19], мой…
– …соучастник, – перебил его Скорцени. – Вижу, вы старые друзья. – Он расхохотался. – Ягер, скрытный дьявол, ты прячешь самые разные интересные вещи под своей фуражкой, не так ли?
– Это необычная война, – с некоторым упрямством ответил Ягер.
Быть «старым другом» советской летчицы было разрушительно для карьеры служащего вермахта – а может быть, и хуже, чем просто разрушительно. Равно как и отношения такого рода с немцем были опасны для Людмилы. Но он не стал отпираться, сказал только:
– Ты ведь работал с русскими, Скорцени.
– Но не так интимно. – Эсэсовец снова захохотал. – Не прибедняйся. – Он взял Ягера за подбородок, словно был его снисходительным дядюшкой. – Не делай того, что не доставляет мне радости.
Насвистывая мелодию, которая звучала, как он, вероятно, считал, скабрезно, он ушел в темноту.
– Ты работаешь с ним? – спросила Людмила.
– Случается, – сухо отметил Ягер.
– Как? – спросила она.
Вопрос, как понимала его Людмила, был очень широк, но Ягер понял, что она имеет в виду.
– Осторожно, – ответил он, вкладывая в ответ больший смысл, чем в ожидаемый ею.
Мордехай Анелевич уже давно уступил неизбежности и пользовался отдельными предметами германского обмундирования. В Польше имелись огромные запасы его, оно было прочным и достаточно практичным, пусть даже и не так хорошо приспособленным к зимним холодам, как обмундирование русского производства.
Но одевшись с головы до ног в полную форму вермахта, он испытал несколько другие ощущения. Глядя в зеркало, он видел нацистского солдата, которые так зверствовали в Польше, и его охватывал сверхъестественный страх, несмотря на то что он считал себя светским человеком. Но на это пришлось пойти.
Буним угрожал евреям репрессиями, если они попытаются заблокировать перемещения войск ящеров в Лодзи. Поэтому нападения должны происходить за пределами города, чтобы их можно было списать на немцев.
Соломон Грувер, также в германской форме, подтолкнул его локтем. К его каске эластичными лентами были прикреплены зеленые ветки, и он был почти неразличим в лесу неподалеку от дороги.
– Вскоре они должны напороться на первые мины, – сказал он тихим голосом, искаженным противогазом.
Мордехай кивнул. Мины были тоже германскими, в корпусах из дерева и стекла, чтобы их было труднее обнаружить. Бригада, ремонтировавшая шоссе, только что установила их… вместе с некоторыми другими вещами. На этом участке шоссе длиной в два километра ящеров ожидала по-настоящему неровная дорога.
Грувер, как обычно, имел мрачный вид.
– Это будет нам стоить многих людей, неважно каких, – сказал он, и Анелевич вынужден был согласиться.
Ему неприятно было проявлять благосклонность к немцам, в особенности после того, что немцы собирались сделать с евреями в Лодзи. Но эта благосклонность должна была пойти на благо немцам вроде Генриха Ягера, не дав ничего хорошего Скорцени или СС. Так надеялся Анелевич.
Он вглядывался в дорогу сквозь стекла своего противогаза. Воздух, которым он дышал, был на вкус сухим и мертвым.
В противогазе он приобрел внешность свинорылого существа, такого же чужака, как ящеры. Противогаз был тоже немецкого производства – немцы знали толк в химической войне, в частности против евреев, еще до нашествия ящеров.
– Бум-м!
Резкий взрыв означал, что сработала мина. Естественно, грузовик ящеров перевернулся на бок и загорелся. Из кустарника с обеих сторон дороги ударили пулеметы – по нему и по машинам, шедшим следом. Издалека по автоколонне ящеров начал бить германский миномет.
Два бронетранспортера свернули с дороги, чтобы расправиться с нападавшими. К вящему ликованию Анелевича, обе почти сразу же подорвались на минах. Одна загорелась, и он открыл огонь по ящерам, выскакивавшим из нее. Вторую занесло в сторону – у нее была разорвана гусеница.
Но то оружие, которое, как надеялся Анелевич, должно было нанести наибольший урон, вообще обходилось без взрывчатых веществ: оно состояло из катапульт, сделанных из автомобильных камер, и запечатанных воском бутылок, наполненных доверху маслянистой жидкостью. Как они с Грувером определили, с помощью этой старой резины можно зашвырнуть бутылку на три сотни метров, и этих трех сотен было вполне достаточно. Со всех сторон бутылки с захваченным у нацистов нервно-паралитическим газом полетели в остановившуюся головную часть автоколонны ящеров. Еще больше полетело в машины всей колонны, едва она остановилась.
Большинство бутылок разбилось. Ящеры начали падать. Противогазов на них не было. Кроме того, они были покрыты только краской для тела, хотя и обычная одежда надежной защиты не обеспечивала. Мордехай слышал, что немцы для своих химических войск выпускают специальное прорезиненное обмундирование. В самом ли деле это так, он не знал. Для дотошных немцев это было бы весьма логично, но не превратишься ли ты в тушеного цыпленка, если в боевой обстановке пробудешь в такой резиновой одежде более часа или двух?
– Что мы будем делать дальше? – спросил Грувер в паузе, вставляя очередную обойму в свою винтовку «гевер 98».
– Как только разбросаем все наши запасы газа, сразу отойдем, – ответил Анелевич. – Чем дольше мы задержимся, тем больше возможностей у ящеров схватить кого-нибудь из наших, а мы этого не хотим.
Грувер кивнул.
– Если сможем, то надо обязательно унести с собой и наших погибших, – сказал он. – Не знаю, насколько осведомлены ящеры в отношении этих дел, но если да – они смогут определить, что мы не настоящие нацисты.
