путах, с повязками на глазах и спрятали под соломенным навесом. Внешние стены двора были слишком высокими, чтобы можно было заглянуть через них. По звукам, которые доносились сквозь золотой песчаник, он определил, что находится в городе: кузнецы ударяли по металлу, стучали повозки, слышался отдаленный шум базара. Где бы он ни был, он наверняка ходил по земле, о которой говорилось в Торе. Каждый раз, когда он вспоминал это, его охватывало благоговение.
Большую часть времени голова его была занята другими заботами. Главным образом – как удержать ящеров от проникновения в эту святую землю. Он цитировал Библию еврейским подпольным лидерам: «Ты полагаешься на посох из этого сломанного тростника». Исайя говорил о египтянах, а теперь в Египте были ящеры. Русецкий не хотел, чтобы они последовали путем Моисея – через Синай в Палестину.
Самое печальное, что очень немногие люди беспокоились о том же. Местные евреи, настоящие глупцы, считали британцев такими же угнетателями, как нацистов в Польше, – или, по крайней мере, они так говорили. Те из них. кто бежал из Польши после захвата ее нацистами, должны были бы соображать лучше.
– Поворот, – сказал охранник.
Необходимости в подсказках не было – Мойше знал путь в комнату допросов так же хорошо, как крыса в знакомом лабиринте. Однако за то, что он бежал правильно, он никогда не получал кусочек сыра: возможно, его похитители ничего не слышали о Павлове.
Когда он дошел до нужной двери, охранник встал позади и дал ему знак открыть замок. Подумать только: похитители считали его опасным человеком, который при малейшем шансе может выхватить оружие у сопровождающего и учинить разгром. «Если бы только так было», – ехидно подумал он. Дайте ему полотенце, и он станет опасным для мух. А потом… на «потом» у подпольщиков не хватало воображения.
Он открыл дверь, шагнул в комнату и застыл в ужасе. За столом вместе с Бегином, Штерном и другими известными следователями сидел ящер. Чужак повернул в его сторону один глаз.
– Это он? Я не очень уверен, – сказал он на отличном немецком.
Мойше вгляделся. Раскраска тела была более бледной, чем та, которую помнил Мойше, но голос, несомненно, был знакомым.
– Золрааг!
– Он знает меня, – сказал бывший губернатор Польши. – Или вы его хорошо натренировали, или же он в самом деле тот самец, из-за которого у Расы были такие трудные времена в Польше.
– Это – Русецкий, на самом деле, – сказав Штерн. Это был крупный темноволосый мужчина, скорее боец, чем мыслитель, если внешний вид не обманывал. – Он говорит, что мы должны держаться подальше от вас, не важно в чем.
Он тоже говорил по-немецки, но с польским акцентом.
– А я говорю, что мы много дадим за то, чтобы он снова попал в наши когти, – ответил Золрааг. – Он предал нас, предал меня, и он заплатит за свое предательство.
У ящеров немногое отражается на лице, но Мойше не понравилось, как выглядел и говорил Золрааг. Он и не думал, что Раса способна беспокоиться о таких вещах, как месть. Если он ошибался, лучше ему об этом и не знать.
– Никто не говорил о возвращении его вам, – сказал Менахем Бегин на идиш. – И не для этого мы доставили вас сюда. – Он был невысоким и щуплым, ненамного выше ящера, просто не на что смотреть. Но когда он говорил, его поневоле воспринимали серьезно. Он погрозил пальцем Золраагу. – Мы послушаем, что скажете вы, послушаем, что есть сказать у него, и только потом решим, что делать.
– Вам следовало бы посоветовать воспринимать Расу и ее желания более серьезно, – ответил Золрааг ледяным тоном.
В Польше он полагал, что его мнение важнее мнения людей просто потому, что это было его собственное мнение. Будь он блондином с голубыми глазами, а не зелено-бурым чешуйчатым существом, из него получился бы неплохой эсэсовец: Раса определенно оценила бы теорию «нации господ».
Но произвести впечатление на Бегина он не сумел.
– Я посоветовал бы вам помнить, где вы находитесь, – невозмутимо ответил лидер подпольщиков. – Мы всегда можем продать вас англичанам и, возможно, получим за вас больше, чем ваши заплатят за Русецкого.
– Я шел на риск, когда согласился, чтобы вы доставили меня в эту часть континентальной массы, – сказал Золрааг: он был, несомненно, смелым существом. – Впрочем, я по-прежнему питаю надежду, что смогу убедить вас найти общий язык с Расой, неминуемым победителем в этом конфликте, что в дальнейшем сослужит вам большую пользу.
Мойше впервые подал голос:
– На самом деле он надеется вернуть свой прежний ранг. Раскраска тела у него ныне крайне скромная.
– Да, и это по вашей вине, – проговорил Золрааг с сердитым шипением, словно ядовитый змей. – Это ведь благодаря вам провинция Польша из мирной превратилась в сопротивляющуюся, а вы повернулись против нас и стали поносить нас за политику, которую прежде превозносили.
– Разбомбить Вашингтон – это не то же самое, что разбомбить Берлин, – ответил Мойше, использовав старый аргумент. – И теперь вы уже не можете под дулом винтовки заставить меня возносить вам хвалу, а в случае моего отказа извратить мои слова. Я был готов умереть, чтобы сказать правду, и вы не дали мне сказать ее. И конечно, как только у меня появилась возможность, я рассказал всем, что случилось.
– Готов умереть, чтобы сказать правду. – эхом отозвался Золрааг. Он повернул свои глаза в сторону евреев, которые могли привести Палестину к мятежу против англичан во имя своего народа, – Вы понятливы, рациональные тосевиты. Вы должны видеть фанатизм и бессмысленность такого поведения.
Мойше засмеялся. Он не хотел, но не смог удержаться. Просто дух захватывало от того, насколько Золрааг не понимал людей вообще и евреев в особенности. Народ, который дал миру Масада[8], который упрямо хранил веру, когда его уничтожали из развлечения или за отказ обратиться в христианство… и ящер ожидал, что этот народ выберет путь целесообразности?
Нет, Русецкий не мог удержаться от смеха.
Затем засмеялся Менахем Бегин, к нему присоединились Штерн, а затем и остальные лидеры подполья. Даже мрачный охранник с автоматом и тот подхихикнул вместе со всеми. Мысль о еврее, предпочитающем разумность жертвенности, была полна скрытого абсурда.
Теперь лидеры подполья посмотрели друг на друга. Как объяснить Золраагу эту непреднамеренную иронию? Никто и не пытался. Вряд ли он смог бы понять. Разве это не доказывает существенное различие ящеров и людей? Мойше так и подумал.
Прежде чем вернуться к теме, Штерн сказал:
– Мы не вернем вам Русецкого, Золрааг. Свыкнитесь с этой мыслью. Мы позаботимся о себе сами.
– Очень хорошо, – ответил ящер. – Мы тоже. Я считаю, что вы ведете себя упрямее, чем следовало бы, но я понимаю это. Хотя ваша радость находится за пределами моего понимания.
– Вам следовало бы лучше ознакомиться с нашей историей, чтобы вы смогли понять причину нашей радости.
Золрааг снова издал звук кипящего чайника. Русецкий скрыл улыбку. У ящеров история уходила далеко в глубины времени, когда люди еще жили в пещерах, а огонь был величайшим открытием. И с их точки зрения у человечества не было истории, о которой стоило бы говорить. Мысль о том, что им следует считаться и с человеческой мимолетностью, действовала им на нервы.
Менахем Бегин обратился к Золраагу.
– Предположим, мы поднимем восстание против англичан. Предположим, вы поможете нам в борьбе. Предположим, это поможет вам впоследствии прийти в Палестину. Что мы получим, кроме нового хозяина, который захватит ее и будет властвовать над нами после хозяина, которого мы имеем сегодня?
