вторую сумку. — Забей. Там все — просрочка. Залежалый товар. Хана сроку годности. Как у нас с тобой. Вот реальная жратва! У тебя чифира нет? Покалякать надо!
На Гниду обрушилось простое человеческое счастье. Пахан попросил чифира! Моченый вернулся к жизни! Правда, из-за этого Гнида чуть было не двинул коней, но это уже труха. Главное, что каждой шестерке положен пахан, а каждому вору — кореш! И у Гниды он снова появился!
Они сидели на кухне и отхлебывали обжигающий чифир из алюминиевых кружек, которые Гнида случайно обнаружил в прикроватной тумбочке «камеры». Еда на столе поражала воображение не столько содержанием, сколько упаковкой.
— У нас че? Рыбу перестали ловить? — удивленно вскинул брови Гнида и подкинул в руке ломтики семги, запечатанные в яркую вакуумную упаковку. — Ни одного русского слова! Это и хавать стремно! Ведь отравят! Бля буду, отравят!
— А мы им за это атомную бомбу — херак! — Моченый сильно стукнул кулаком по столу. — И они это знают. Так что жри! Не отравят. В магазине, где я брал, меня уже шугаются.
Гнида с уважением посмотрел на пахана. Стоило ему буквально на неделю выйти из квартиры, а его уже где-то боялись. Моченый явно начал просекать новую жизнь.
Еду, которую и хавкой-то было не назвать, растолкали по полкам в помытый холодильник. Морепродукты под чифир пошли не очень. Крабов, икру и импортную семгу запихали туда, где должны были быть яйца. Дальше праздник пошел под конфетку. Забирало быстро.
— А я тебе так скажу, Санек. Сейчас у них, — Моченый махнул рукой в сторону входной двери, — все можно. Только бабки максай. Обуют, конечно, как лохов. Слово скажешь — крышу подгонят. Платить не будешь — душу вынут. На хату разведут. А заплатишь — ты здоров и в полном шоколаде. Приколись, Санек. У них, — он снова махнул в сторону двери, — за бабки даже болт новый пришить могут!
Гнида слушал пахана и хлопал глазами. Моченый разговаривал на непонятном ему, каком-то птичьем языке. Общий смысл, конечно, разобрать было можно. Но предчувствие, что ему тоже придется учить эту новую феню, противно грызло язык.
— У них врачи — днем за зарплату корячатся, а вечером там же — платная клиника! Прикинь! То же самое, только почему-то за бабки. Кругом муть и беспредел. Понял? Я там на одном отделении с реальными пацанами парился. Покорешились. Так они меня поднатаскали, что к чему. Нам «телок» для дела пригодится. «Корову» по уму на бабки разведем.
— Так че, хавать его не будем? — с надеждой спросил захмелевший Гнида.
— Будем, — твердо ответил пахан. — Но «корове» об этом не скажем. И бабки получим, и «телка» сожрем. Так-то вот, Санек.
— Слушай, папа! — Гнида неуверенно поднялся на ноги и посмотрел прямо в лицо Моченому. — Я спросить тебя хочу. Ты только не кипешись.
— Валяй.
— Ты себя в зеркале видел?
— И не один раз.
— В кайф?
— Не понравилось бы — переделали.
— Так ведь не по понятиям это. А? Ведь срисует кто из корешей — смеяться будут.
В кухне повисла неприятная тишина. Было слышно, как к лампочке подлетела муха, села, обожгла ноги и заорала что-то матом на лету.
— Я тебе так скажу, Саня. Пусть уж лучше кореша надо мной смеются, чем по мне плачут.
Он помолчал, как после речи над могилой, и добавил:
— Ты думаешь, мне эту робу носить приятно? Она ни хрена не весит. Целый день как в пижаме хожу. А надо! Для дела надо! И ты завтра, как мудак, оденешься и будешь ходить. Потому что работа тонкая. Бабки реальные. Мы за богатым прикидом — как за каменной стеной. Там, на улице, теперь, кроме бабок, никто ничего не видит. Ты при бабосах — тебе все можно. Понял? Менты очкуют, братва уважает; шпана не связывается, лохи шугаются. Ты при бабках — ты король. Такая жизнь нынче, Санек.
Глава 19
…ЗАВЯЛИ ПОМИДОРЫ
Ночь выдалась беспокойной. Откуда ни возьмись на Альберта Степановича напали эротические сновидения. Алик проснулся возбужденным. Впрочем, он всегда таким просыпался. Правда, на этот раз причина имела определенную форму, большой размер и помещалась в короткое, но емкое слово из четырех букв — «ЛЮДА». Вставать он не торопился, наслаждаясь каждой минутой этого удивительного дня. Дня, к которому Алик с мамой шли почти сорок лет. Сегодня все случится! Сегодня он признается ЕЙ, и она не сможет отказать. Она, ранимая и тонкая, раскроет его душу сильными руками, как любимую книгу, и сразу все поймет!
Доктор Ватсон, свернувшийся теплым серым комочком на соседней подушке, переживаний друга не разделял. В ушастую прожорливую голову они не влезали. Только пища. Зато много.
— Доброе утро, сэр. — Альберт Степанович поднял над собой хомяка, держа за шиворот двумя пальцами. — Сегодня я тебя с ней познакомлю.
Хомяк продолжал спать. Лапки безжизненно болтались, из уголка рта текла слюнка. Его мало трогали любовные страдания странного человека в очках. Ему было тепло и спокойно.
— Мама! Я проснулся! — Алик вылез из-под одеяла и бережно перенес Ватсона в тряпочный домик, стоящий на полу возле двери. — Что у нас на завтрак?
— Овсянка, сэр, — донеслось из кухни.
— Слава Богу, — жизнеутверждающе закончил непременный утренний ритуал Альберт.
Потрошилов был напряжен и склонен к действиям. Душа настоятельно требовала определенности. Недели ожиданий и тоски, надежд и эротических фантазий истощили и без того подорванную психику оперативника. Проще говоря, Альберта растащило на любовь. Его прорвало, как созревший фурункул, и адская смесь из гормонов, вперемежку с интеллигентностью начала вытекать, отравляя все вокруг. Сегодня он решил поставить точку. Если Люда боится признаться ему в своих чувствах, он поможет ей. Как мужчина и джентльмен он должен довести дело до конца… В смысле логического конца.
К завтраку он вышел по-мужски. В трусах и майке. Новые сатиновые семейники отливали синим пламенем надежды. Подбородок и грудь Алика выступали вперед, словно решимость выдавливала их на просторы малогабаритной кухни. Валентина Петровна посмотрела на сына. В его героической позе было столько страха и сомнений, что вывод напрашивался сам собой.
— Ты решился? — Валентина Петровна отложила в сторону засаленную ухватку и прислонилась к раковине.
— Заметно? — Альберт энергично хлопнул себя по животу резинкой трусов и поморщился от боли.
— Немного, — соврала мать.
— Ничего, ма. Все мужчины через это проходят. — Алик мужественно отставил в сторону тарелку с кашей и произнес: — Овсянку я больше есть не буду. На голодный желудок лучше думается.
Валентина Петровна сразу решила, что девушка плохо влияет на сына. С невесткой они, похоже, не поладят. Спорить мудрая женщина не стала и сгребла кашу обратно в кастрюлю. Несколько минут она молча наблюдала, как Альберт переливает кофе из одной чашки в другую. Затем тихонько сказала:
— В графине — холодная вода. — И добавила: — Кипяченая.
— Нет, ма. Сегодня мне рисковать нельзя. — Алик сунул в кружку палец, проверяя температуру. — Хватит быть пациентом. Я хочу стать ее мужем!
— Подумай хорошенько, сын.
— Уже, — Алик опрокинул в рот остывший кофе.
