главных причин того, почему границы волшебной сказки неизбежно сомнительны. Волшебство Фаерии не заканчиваетася в ней, его сила — в его действиях: среди них и то, что оно удовлетворяет самые изначальные человеческие желания. Одно из таких желаний — желание обозревать глубины пространства и времени. Другое (как мы позже увидим) — способность к общению с иными живыми существами. Сказка может, таким образом, иметь дело с удовлетворением этих желаний как с участием и без каких-то машин, так и магии, и в той степени, в какой она достигает в этом успеха, она приближается к качеству и духу волшебной сказки.
Далее, после сказок о путешествиях, я хотел бы также вычеркнуть или исключить из рассмотрения любые сказки, которые используют механику Сна, сновидений человека, чтобы объяснить происхождение содержащихся в них чудес. В конце концов, даже если пересказываемый сон во всех остальных отношениях является настоящей волшебной сказкой, я все равно буду считать целое негодным: также как хорошую картину в уродливой рамке. Действительно, нельзя сказать, что сны не связаны с Фаерией. Во сне выходят на волю странные силы разума. В некоторых снах человек на время может овладеть силами Фаерии, силами, которые, даже если они задуманы как сказка, могут создать живые формы и цвета, видимые глазом. Настоящий сон может, наверное, иногда быть волшебной сказкой, может достичь почти эльфийской легкости и мастерства — пока он снится. Но если проснувшийся писатель говорит вам, что его сказка — только приснившаяся ему история, он умышленно подменяет главное желание, живущее в серде Фаерии — реализацию воображаемого чуда независимо от понимания его разумом. Как часто говорят о фэйри (правда это или нет, я не знаю), что они — мастера иллюзий, что они обманывают людей своими «фантазиями», но это абсолютно другое дело. Это их предназначение. Такие фокусы случаются в сказках, где сами фэйри совсем не являются иллюзией, поскольку за фантазией существуют реальные желания и силы, независимо от разума и намерений людей.
В любом случае, настоящая волшебная сказка, в отличие от тех случаев, когда эта форма используется для каких-то меньших или качественно низших целей, должна представляться как «правда». Я сейчас перейду к объяснению, что значит «правда» в данном случае, но следует сначала отметить, что поскольку волшебная сказка имеет дело с «чудесами», она не укладывается ни в какие рамки и не подгоняется ни под какие механические схемы, предполагающие, что вся сказка в целом — это вымысел или иллюзия. Сама сказка, конечно, может быть настолько хороша, что этими рамками можно пренебречь. Она так же может быть удачной и занимательной как сказка-сон. Таковы сказки Льюиса Кэролла про Алису, с обрамляющими их снами и сновидениями-превращениями. По этой и по другим причинам они не являются волшебными сказками.note 7.
Есть другой тип сказок о чудесах, которые я бы исключил из категории волшебных сказок, опять же не потому, что не люблю их: просто они принадлежат к другому типу, и их можно назвать «басни о животных». Я возьму пример из сборника волшебных сказок Ланга. «Обезьянье сердце»
— сказка народа суахили, включенная в «Сиреневую книгу сказок». В этой сказке злая акула обманула обезьяну и увезла ее на спине в свою страну, они успели проплыть почти половину пути, когда обязьяна по— няла, что повелителю акул нужно ее сердце, чтобы вылечиться от бо— лезни. Обезьяна перехитрила акулу, сказав, что ее сердце осталось дома, в сумке, которая висит на дереве.
Конечно, существует связь между баснями о животных и волшебными сказками. В настоящих волшебных сказках звери, птицы и другие созда— ния часто разговаривают, как люди. Отчасти (обычно редко) это чудо коренится в одном из главных «желаний», лежащих в самом сердце Фае— рии, — желании людей сохранять общность с другими живыми существа— ми. Но речь животных в баснях, развившихся в отдельную ветвь литера— туры, слабо связана с этим желанием, и часто эти корни уже полностью забыты. Волшебное понимание собственного языка птиц, зверей и де— ревьев — вот что гораздо ближе к действительным целям Фаерии. Но в сказках, где не затрагивается человек, или где герои и героини — животные, а мужчины и женщины, если они появляются, — лишь второс— тепенные персонажи, и более того, где форма животного — лишь маска на человеческом лице, прием сатирика или проповедника, в таких сказ— ках мы имеем дело с басней, а не с волшебной сказкой, будь то «Лис Рейнард», или «Сказка матушки настоятельницы», или даже «Три поро— сенка». Большинство сказок Беатрикс Поттер лежат ближе к границам Фаерии, но все же за ее пределами — таково мое мнение.note 8 Этим они обязаны по большей части их сильному моральному элементу: под ним я понимаю неотъемлемо присущую им морализацию, но любая аллегорическая знаковость не принадлежит этому элементу. «Кролик Питер» остается басней, хотя в этой сказке содержатся запреты, которые существуют и в Стране Волшебных сказок (вполне возможно, что запреты существуют повсюду во Вселенной, в любом ее плане и измерении).
Итак, «Обезьянье сердце» — всего лишь басня о животных. Я подозре— ваю, что ее включение в сборник произошло не потому, что она зани— мательна, а потому, что в ней допускается, что обезьянье сердце вполне может остаться в сумке, висящей на дереве. Это важно для Лан— га, исследоваетеля народных сказок, несмотря даже на то, что эта курьезная идея использована в сказке в качестве шутки, ведь сердце, на самом деле, было вполне нормальном и находилось на своем месте — в груди обезьяны. Не имеет значения, что эта деталь — всего лишь вторичное использование широко распространенного народного мотива, часто присутствующего в волшебных сказках,note 9 когда жизнь или сила человека или другого живого существа может заключаться в какой-то вещи или в ка— ком-то месте, или в некоей части тела (особенно сердце), которая мо— жет быть отделена и спрятана в сумку, или под камень, или в яйцо. С одной стороны, в записанных фольклорных историях этот мотив исполь— зован Джорджем Макдональдом в его волшебной сказке «Сердце велика— на», причем он заимствовал этот центральный мотив (так же, как и многие детали) из хорошо известных традиционных сказок. С другой стороны, он входит в «Сказку о двух братьях» из египетских папирусов Д'Орсигни, возможно, одну из древнейших из записанных сказок. В ней младший брат говорит старшему:
Я заколдую свое сердце, и спрячу его на вершине цветка кедра. Кедр будет срублен, и мое сердце упадет на землю, и ты должен будешь прийти и искать его, даже если если тебе придется искать его семь лет, но когда ты найдешь его, положи его в чашу с холодной водой, и я буду жив.note 10 Но этот интересный вопрос и такое сравнение подводят нас к краю следующего вопроса: где истоки волшебной сказки? Это должно, конечно, означать: где исток или истоки волшебного элемента. Спрашивать об истоках сказок (конечно, определенных) — все равно что спрашивать об истоках языка или мышления.
Фактически вопрос в чем истоки волшебного (фэйри) элемента волшебных сказок, приведет нас в конечном счете к тому же самому фундаментальному вопросу, однако, в волшебной сказке есть множество элементов (съемное сердце, лебединые одежды, условные произвольные запреты, злые мачехи и даже сами фэйри), которые можно изучать без того, чтобы браться за этот глобальный вопрос. Такие исследования, тем не менее, остаются научными (по крайней мере, в намерении), это способ действия фольклористов и антропологов — людей, которые используют сказки вовсе не по их прямому назначению, а как шахты, из которых они добывают свидетельства, подтверждающие их теории, или информацию о том, что их интересует. Сама по себе такая процедура вполне законна — но то, что они при этом игнорируют или вовсе забывают природу сказки (как вещи, рассказываемой в своей цельности) часто приводит подобные исследования к странным суждениям. Исследователям такого рода повторяющиеся мотивы (например, съемное сердце) кажутся особо важными. Настолько важными, что эти исследователи фольклора склонны легко забывать цели своих исследований или излагать их результаты на языке некоей запутанной «стенографии», особенно запутанной, если она переходит из их монографий в книги о литературе. Они считают, что если любые две сказки построены с использованием одного и того же фольклорного мотива или с использованием общих комбинаций таких мотивов, это «одни и те же сказки». В таких работах мы читаем, что Беовульф — лишь версия «?», что «Черный Бык из Норруэя» является на самом деле «Красавицей и Чудовищем», или той же самой сказкой, что и «Эрос и Психея», что скандинавская «?» (или гэльская «Битва птиц'note 11 и ее многочисленные варианты и родственные сказки) это та же самая легенда, что и греческое сказание о Язоне и Медее.
Выражения подобного рода могут, впрочем, (в чрезмерном упрощении) выражать некую истину, но они не верны ни в осмыслении волшебной сказки, ни в искусстве и литературе. Именно колорит, атмосфера, не поддающиеся классификации индивидуальные детали сказки, а превыше всего, главное —
