путешествует инкогнито. Иначе мы бы просто обратились в вашу Секретную службу[1].
— И в этом случае вам никто не запрещает обратиться к ним. Если он из дружественной страны.
Готар покачал головой.
— Он и слышать об этом не хочет. Настаивает, чтобы его визит проходил неофициально, без ведома федеральных властей.
— Он знает о Крагштейне и Гитнере?
— Да.
— Тогда он болван.
— В некотором смысле да.
Падильо поднялся.
— Очень сожалею, но ничем не могу помочь.
— Вы отлично заработаете.
Падильо покачал головой.
— Денег мне и так хватает.
— Нет таких людей, кому хватает денег, — возразила Ванда.
— Все зависит от того, что хочется на них купить.
— У тебя так и осталась философия бедняка...
— Вроде бы я вспоминаю, что тебе нравилась моя точка зрения...
— Это было до того, как я поняла...
— Пожалуйста! — вмешался Уолтер Готар. По форме он просил, по существу, требовал, чтобы она замолчала. Ванда перевела взгляд с Падильо на настенный календарь. Падильо чуть улыбнулся. Готар встал, сунул руку во внутренний карман пиджака. Достал конверт и протянул его Падильо. — Это вам от Пауля. Другого выхода у меня нет.
Падильо замялся, прежде чем взять конверт. Наконец взял, внимательно осмотрел синюю восковую печать, вскрыл конверт, прочитал письмо.
— Это его почерк, — он передал письмо мне. — Вы знаете, что там написано?
— Понятия не имею, — ответил Готар. — Он сказал, что оно может нам потребоваться.
— Письмо от их брата, — пояснил мне Падильо. — Он мертв. Умер в прошлом году. В Бейруте, не так ли?
Готар кивнул.
— В Бейруте.
Даты на письме я не нашел. Написано оно было на английском. Я прочитал:
'Мой дорогой Падильо!
Придет день, когда близнецы поймут, что с полученным заданием одним им не справиться. Мы так часто помогали друг другу, что я не помню, кто кому оказывал больше услуг, ты мне, или я — тебе, но я надеюсь, что это и неважно. Пожалуйста, сделай для них то, что сможешь, если сможешь. Я буду тебе, как говорится, весьма признателен.
Искренне твой, Пауль Готар'.
— Хороший почерк, — прокомментировал я, возвращая Падильо письмо.
Падильо кивнул и передал письмо Уолтеру, который по прочтении отдал его сестре.
— Так что? — спросил Готар.
Падильо вновь покачал головой.
— Я не сентиментален, Уолтер. Возможно, если бы не сентиментальность, ваш брат был бы сейчас жив.
— Он нам не нужен, Уолтер, — подала голос Ванда Готар.
Молодой человек с юным лицом коротко кивнул и направился к двери. Открыл ее, пропустил сестру вперед, повернулся к Падильо.
— Мы не попрошайки. Но если вы передумаете, один из нас будет в «Хэй-Адамс».
— Я своего решения не меняю, — ответил Падильо. — Кроме того, я думаю, что ваш приход напрасен. Вы справитесь и без меня.
— Это покажут ближайшие дни.
— Удачи вам.
Готар бросил на Падильо холодный взгляд.
— В нашем деле удача играет слишком маленькую роль, — и скрылся за дверью.
— Хочешь выпить? — я потянулся к телефонной трубке.
— 'Мартини'.
Я повернул диск один раз, заказал два бокала «мартини».
— Почему ты отказал им в помощи? Письмо очень трогательное.
Падильо улыбнулся.
— Есть одна маленькая неувязка.
— Какая же?
— Пауль Готар не читал и не писал на английском.
Глава 4
Я, должно быть, один из последних вашингтонцев, кто ходит по улицам по ночам. Я хожу пешком потому, что мне это нравится, и из убежденности, что городские тротуары существуют для того, чтобы ими пользовались двадцать четыре часа в сутки, точно так же, как в Лондоне, Париже или Риме.
Пару раз мои прогулки могли кончиться плачевно, но мужчина должен уметь постоять за себя. Однажды трое молодых парней решили, что драка может их немного поразвлечь, однако потом жестоко в этом раскаивались, потому что к хулиганам жалости я не питаю. В другой раз двое грабителей захотели ознакомиться с содержимым моего бумажника. Им пришлось на карачках ретироваться в подворотню, а бумажник остался при мне. Оба этих происшествия я рассматривал как лепту, внесенную мной в дело охраны правопорядка. В Нью-Йорке я, разумеется, езжу на такси. Только круглый идиот может ходить по тамошним улицам.
Домой я обычно прихожу чуть позже полуночи. Живу я на восьмом этаже многоквартирного дома, расположенного к югу от площади Дюпона. Район этот не такой престижный, как Джорджтаун, но у него есть свои преимущества. Ибо мне требуется не больше трех минут, чтобы купить пакетик героина или кулич, испеченный из экологически чистой муки. Наверное, именно об этом и говорилось в рекламном объявлении, которое и привело нас в эту квартиру. Хозяин дома хвалился, что у квартиросъемщиков не будет никаких проблем с покупками.
В тот четверг, когда Падильо беседовал с близнецами Готар, я задержался в салуне несколько дольше. Стояла весна, цвела магнолия, от клиентов не было отбоя, шеф-повар не напился пьяным, конгресс проголосовал за снижение подоходного налога, так что я полагал, что имею полное право поспать до полудня.
Издатели «Идеального дома»[2] пришли бы в ужас, увидев кашу квартиру, ибо обстановка не несла на себе печать гармонии, но соответствовала вкусам двух персон, которые не так давно поженились, но не отказались от застарелых пристрастий. Обычно нам удавалось достигнуть согласия в выборе картин, когда же деле касалось мебели, мы оказывались по разные стороны баррикад. Фредль тяготела к светлым тонам, которые я находил неуместными, меня же она обвиняла в том, что я пытаюсь превратить нашу квартиру в зал стариков в Теннисном клубе. Конечно, нам обоим приходилось идти на компромисс, но когда речь заходила о Кресле, я не отступал ни на шаг.
Я выиграл его еще в колледже, вместе с тремя точно такими же, и оно дважды пересекло со мной океан. Кожа пообтерлась, пружины просели, но оно оставалось Креслом, в котором я перечитывал любимые книги, дремал в дождливые дни и даже составлял планы на будущее, которые никогда не реализовывались,
