— Да. Одно время жила у приемных родителей...
— А мой Люк только что поступил в университет, — гордо перебивает Бренда.
— Да ты что! — ахает Люси. — Ты рада, а?
— Я-то рада, а мой Билл все гонит его в армию.
— А сам Люк что? — спрашивает Люси.
— Мечтает стать диджеем.
— Круто, — вмешивается Тия.
— Только через мой труп, — фыркает Бренда.
Люси вытаскивает из сумки журнал, листает, потом заводит с Брендой разговор о какой-то тарелке, которую хочет купить и повесить на стену. Потом Бренда вынимает вставные челюсти и говорит про мазь для десен. Тия некоторое время снимает, но как персонажи фильма девицы ее не устраивают. На столе — старые воскресные приложения и пара газет. Тия берет «Гардиан» за понедельник и открывает на странице с вакансиями.
Когда Тия покидает дом престарелых, уже девятый час. Значит, до закрытия «Досуга-2000» всего пара часов. Тия все свободное время проводит в галерее игровых автоматов, с тех пор как кончила университет. Она и в детстве частенько там болталась, пристрастившись к «Космическим завоевателям». Сейчас она будет палить во все, что движется, летать на всем, что летает, и до самого закрытия выслеживать динозавров. Тия обожает эти смутные часы: они будто ворованные, и потому особенно блаженные. Все равно что получить большущую банку сладостей и все съесть, или как перед скверным сексом — знаешь, что потом тошно будет, но остановиться уже не можешь. Дело в том, что, сидя в миниатюрном кокпите или глядя в прицел большого ружья, Тия не снимает фильмов — она себя ненавидит, но ничего поделать не может. Во всем виноват человек, проводящий собеседования в Кардиффе.
До злополучного собеседования Тие по жизни всегда везло. Из девочек, отлично сдавших школьные экзамены, только ее снимок появился в местной газете вместе с фотографиями Эбби и Ники, школьных подруг, с которыми Тия давно не встречается. После экзаменов Тия училась в классической школе для девочек и сдала три экзамена по программе повышенного уровня. Получила две высших оценки и одну удовлетворительную. Последний экзамен Тия пересдала, получив третье «отлично». Ее пригласили в университет, но она опоздала, и на несколько месяцев отправилась путешествовать. В конце концов она поступила — правда, большинство однокурсников были на год моложе и не располагали опытом, который Тия приобрела в поездках. Она закончила университет с отличием и венерической болезнью, и все лето проторчала в галерее. Даже в играх ей везло — отчасти потому и тянуло в галерею. Тия неизменно набирала максимальное количество очков и проходила игры до конца, до самых титров.
Она потерпела фиаско только в Кардиффе. Когда она подала документы, все места в группе будущих магистров искусств уже были заняты.
Брин
«Гардиан» валяется на приборной доске «МГ», рядом с номерами «Сан», «Дейли Мейл» и «Лут». Парень за рулем не прикасается к ним, не двигается, иначе засекут. Нельзя, чтоб засекли. Он лениво дымит, выставив локоть за окно. В машине сладковато пахнет хэшем, дым рассеивается, уплывает в открытое окно.
В доме 37 сегодня тихо, как вчера, но должна же его обитательница когда-нибудь выйти, верно? За молоком, сигаретами, еще за чем. Брин мог бы и подождать, но Танку бабки нужны сегодня днем. Уфф. Да нет, это раз плюнуть. Дождаться, когда она выйдет, щелк, щелк — и домой. Прочь из этого гадюшника.
Приглушенно играет радио — «Иннер Сити»[8], ремикс «Хорошей жизни». Громкость нарастает не там, где надо, как-то по-латиноамерикански. В оригинале ничем таким и не пахло. Брин нажимает кнопку местной станции. Старая песня Уитни Хьюстон. Сойдет.
Августовское солнце шпарит в окна, еще жарче, чем вчера. Уитни поет о женатом любовнике, ждет, когда тот явится и ее оттрахает. Мимо шагает парочка типов из паба, потом приятель Танка Гилберт с мальцом. Небось опять таскал в паб и втихаря совал ему опивки в саду, чтоб уснул и не вякал. Давно пора на него в социальную службу настучать, да некому. Здесь издевательства над детьми — всеобщий заговор. Так все поступают. А с виду не скажешь.
Брин отворачивается. Гилберт — местное угребище. Его взяли под надзор в двенадцать лет, после того как он связался с окрестными педофилами и отсасывал у старичья за батончики «Марс». Сверстники прозвали его Кэдбери — кликуху придумали, но не допетрили, что компания «Кэдбери» не выпускает «Марсы». Когда Гилберту стукнуло пятнадцать, на него махнули рукой, и он поселился у какого-то кренделя по имени Трейси. Однажды Гилберт не заплатил за жилье, и Трейси всерьез пригрозил отпилить ему голову цепной пилой. Тогда Гилберт нанялся на рыболовное судно.
Вернувшись, он просадил все сбережения, заключая пари в пабе. Тогда Танк свел его с одним боснийцем, сестре которого понадобилось британское гражданство, и Гилберт на ней женился. Пятьсот фунтов ему обещали за свадьбу и столько же — за развод. Но еще до развода Гилберта сцапало Министерство внутренних дел. В дверь постучался человек в костюме, а через пять минут явился репортер из «Сан». Никто не знал, как газетчики разнюхали про Гилберта.
Никто, кроме Брина.
Гилберт оттрубил два года, пока наверху не учли «особые обстоятельства», но Брина угрызения не му-чали.
Брин, конечно, гад, зато фотограф — дай боже. В двадцать лет получил национальный диплом фотографа в колледже юго-восточного Эссекса. После учебы вернулся в Лондон и попытался найти работу в музыкальных изданиях, но без блата его никто и знать не желал. Дома, в Саутенде, он толкает наркоту и изредка пытается подработать внештатником. Поставляет своим людям в «Сан» материалы для статей, вроде той аферы Танка с жилищными льготами, но дальше этого дело не идет. Обычно Брину платят за наводку и высылают кого-нибудь из штатных фотографов, на Бриновы снимки даже не глянув. Сейчас он на какого-то человека из паба работает. Брин понятия не имеет, зачем тому сдались фотки Фионы.
Он сидит и ждет. И все без толку.
Около четырех он сворачивает наблюдение и едет к Танку.
— А, Брин, братан! — говорит Танк, приветственно поднимая кулак. Косит под черного. На пальцах у него до сих пор видны буквы «друг» и «враг» — следы предыдущего закоса. Танку лет сорок, у него трое детей, с которыми он не видится (Кетамин, Жасмин и Марли), и от природы светлые длинные дреды. На нем бежевые штаны, легкая черная рубашка с японским узором и адидасовские сандалии. Насчет сандалий Брин не уверен.
Они идут в гостиную, где Брин в присутствии семерых человек мямлит, почему не добыл сегодня баб-ла, и выпрашивает в долг еще пакетик травы в полунции. Потом Танк достает особую заначку и дает Бри-ну щепотку какой-то дряни, уверяя, что у нее привкус шоколада. Серьезная вещь, такие Брин курит нечасто, в клубе «Регги» ее не толкнешь. Он благодарит Танка и разглядывает траву. С виду незнакомая. Танк объясняет, что это «лиловая сенси» из Амстердама, ее под ультрафиолетом выращивают. Всем показывает крупные лиловые бутоны, потом еще долго заливает про женские цветки и прочую белиберду. Это Брин уже слышал. Это все уже слышали.
На экране какая-то порнуха. Рядом с «ящиком» — стопка кассет, все до единой с порнофильмами. На вопросы Танк отвечает, что терпеть не может порно и унижать женщин, все это дерьмо. А пиратские примочки не его, а Уилфа — парень наверху живет. Кто-то заводит разговор о недавних арестах в доме. В тот день многие тут были, очевидцы сравнивают подробности, как ветераны войны. Танк уходит на кухню.
На экране японка раздевается перед стариком. Ей лет тринадцать. Девчонки в комнате демонстративно отворачиваются. В «ящик» таращатся только Полоумный Майк и Брин. Брину не стыдно. Он на работе — по двум причинам. Во-первых, он все равно сдаст Уилфа «Сану», это вопрос времени, а во- вторых, Брина привлекают картинки. Это его работа. И если картинки движутся ему без разницы.
Брин заканчивает мастерить косячок, запаливает и сразу передает девчонке, которую впервые
