видит. Так принято. Когда приходишь к Танку рассчитываться, надо остаться и выкурить косяк. Иначе Танк будет всем подряд плакаться, расскажет, какой ты грубый, невежливый, или как там еще на этой неделе называют козлов. В назидание всем Танк объяснит, что ты только пользуешься его связями, дешевой дурью и ха-лявньм ходом в заведение Уно на набережной. Все верно, Но деваться некуда.
— Эй, Брин! — кричит Танк из кухни.
Японка ложится на узкую койку, старик наваливается сверху.
Что? — отзывается Брин.
Иди сюда, дружище. Я для тебя кое-что припас.
— Уже иду.
Брин неторопливо заходит в кухню. Большое зеркало Танка лежит на столе. На зеркале — дорожка белого порошка, видны остатки второй, которую Танк употребил. Танк покачивает головой, по плечам змеятся дреды — Медуза, да и только.
— По кайфу, — бормочет он. — Высший класс, старина.
— Кокс?
— Держи. — Танк протягивает свернутую трубочкой двадцатку.
— Ну, поехали, — объявляет Брин. Наклоняется над дорожкой и замечает, что посередке Танк сделал ее шире. Брину хочется слегка ее подровнять, повозиться с ней, как водится. Но это невежливо. Дорожка — подарок. Помня, что он и так кругом в долгу перед Танком, Брин спрашивает: — Правда можно?
— Епть, это же понюшка кокса, делов-то. Мне его все равно испытывать для Колумбийца Пита.
Колумбиец Пит из Бирмингема.
— И потом, мы же братья, — добавляет Танк. — Я знаю, ты заценишь. Ты с понятием. Не то что все эти стервятники там. — Он кивает в сторону гостиной. — Потому и не уходят. Сидят, дармовых проб ждут. Та белобрысая цыпочка уже неделю здесь торчит.
Брин наклоняется над дорожкой и занюхивает.
— Значит, ты ее трахал? Танк смеется:
— Да, в рот. Брин тоже смеется:
— Ну да, как же!
От порошка слегка режет горло. Брин вспоминает, как Танк, чтобы выпендриться перед Колумбийцем Питом, однажды подставил Гилберта — отправил к лепилам. Будто бы Гилберт явился без приглашения, вынюхал у Танка весь кокс, хотя никто не предлагал, и так далее. Пока Гилберт ходил отливать, Танк выложил дорожку «Аякса», а Гилберту сказал, что приберег специально для него. Через неделю Танк заделался растаманом.
Брин уходит часов в семь. Заглядывает в паб, пропускает полпинты, заходит к матери, прихватывает сэндвич, а съесть не может. Мать все уговаривает найти приличную работу. Брин обещает прозвонить объявления. Говорит, что оставил газеты в машине.
В клубе «Регги» диджействует Берни, крутит всякое танцевальное старье. В мире Берни драм- энд-басс не существует, в нем есть место только певичкам и папаше Фредди, никаких ремиксов. Папаша Фредди поет «Мы чемпионы», пара девчонок пытается вихлять бедрами на танцполе — как салаги из молодежного клуба, умереть не встать. Берни крутит косяк на громоздкой колонке. Брин подваливает, сбывает ему траву и уходит. Все это дерьмо его уже достало.
Он идет на набережную, зависать в галерее автоматов, пока не появится один тип. Потом перебирается в «Белую лошадь», где есть три «фруктовых автомата». Все деньги, полученные от Берни, Брин скармливает автомату, толком не замечая, что делает. Подходит девчонка, которую Брин оттрахал недели две назад.
От нее несет дешевыми духами, белую тенниску он узнает сразу — это его тенниска.
— Все путем? — спрашивает она, привалившись плечом к автомату.
Брин кивает. Ее подружка сидит в баре и смотрит на них. Эти девчонки вечно ходят парой, понимает он, — толстуха и та, с которой можно в койку. Он пытается вспомнить, что у них было, но не может. В окошке автомата выпали две вишенки.
— Помнишь меня? — продолжает она. — Я Джули. Мы переспали.
— Ага. — Он слушает невнимательно, ждет третью вишенку. — Погоди минутку.
— Ладно. Выпить хочешь?
— Если угостишь.
— Пинту светлого? — она улыбается — типа умная, знает, что он пьет.
— Не-а. Водки с лаймом. Улыбка сбегает с ее лица.
— Сейчас.
Он запихивает в щель автомата последний фунт, а Джули у стойки бара ждет, когда обслужат. Наконец она возвращается с зеленым пойлом для Брина. Он выпивает водку залпом и смотрит на часы.
— Мне надо в «Регги», — сообщает он.
— А я думала, ты только что оттуда.
— Шпионишь, что ли?
— Размечтался! Я искала Клиффа и видела, как ты из клуба выходил.
— Клиффа?
Клифф сбывает дурь студентам. Она кивает.
— Показать, что я добыла?
— Что? — спрашивает Брин с опозданием, потому что она уже достала из кармана белый сверточек. Она разворачивает обертку и кладет свой трофей на автомат. Порошок младенчески-розовый: спид. Не так уж много. Может, десятая доля унции.
— Блядь, убери живо!
Джули перекладывает порошок на подоконник. Все равно видно.
— Хочешь? — предлагает она.
Брин смотрит на нее в упор. У нее светлые волосы, в которых мелькает пара красных «перьев», и голубые глаза. Какова она в постели, он так и не вспомнил. Ей восемнадцать или девятнадцать. Наверное, учится. Этого он тоже не помнит.
— Заныкай, — приказывает он. Она кривится.
— Да ладно, не дрожи. Я сама хотела попробовать. — И на виду у бармена и всех остальных слюнит палец и обмакивает его в порошок. Потом облизывает палец, стараясь не морщиться от горечи. Брин удивлен: неужели перед ним выделывается? Кажется, пару недель назад к порошкам она не притрагивалась, только покуривала.
— Через минуту сваливаю, — предупреждает он.
— Куда?
— В «Регги». Я же говорил.
— Если хочешь, пойду с тобой.
— А как же твоя подружка?
— А что ей сделается?
Толстуха улыбается и подмигивает, Брин набрасывает куртку.
— Зачем тебе в клуб, если ты там уже была? — спрашивает он.
— А тебе зачем?
— Проведать Берни. А ты к кому?
— Ни к кому. Просто хочу поболтать. Он вздыхает.
— Тогда идем.
На улице уже накрапывает дождь.
В «Регги» кутерьма. Все стоят на улице и ждут, когда уедет полиция.
Берни со злости пинает камень.
— Вавилон гребаный! — стонет он. Брин смеется.
— А трава где?
