крылось ничего. Возможно кто-то из людей расслабился в удовольствиях, предлагаемых храмом Мелиты. Но и это было плохо. А что, если Ахса в действительности не приходила, и Хариф все выдумал с какой-то непонятной ей целью. Проще всего было бы прийти в храм Мелиты и попытаться выяснить у Ахсы. Но если тот (или та), кто затеял интригу, от нее именно этого и ждет?
Меж тем снова пришло время возвращаться на границу. Пока она собиралась, Хариф спросил:
– Вы заключили договор с Иммером на какой-то определенный срок?
– Нет. Границы нужно защищать всегда, и пока здесь не будет достаточно солдат, обученных не хуже моих людей, налеты не прекратятся. Но, возможно, если б я захотела уйти, Иммер бы меня отпустил. А не отпустил бы – я бы и так ушла.
– Однако ты не уходишь, и не строишь никаких планов. Думаешь, ты уже достигла своего предела?
– Не знаю. Пока что ничего иного мне не хотелось.
– Уверен, что ты способна на нечто большее, чем гоняться по пескам за преступниками.
– Наверное. Ну и что?
– Странно, что при такой дьявольской целеустремленности ты совсем не честолюбива.
Дарда не ответила. Она думала о другом.
Теперь она не говорила Харифу, что он может остаться в ее доме. Это подразумевалось само собой.
Перед уходом она сказала ему:
– У меня к тебе просьба… не так, чтобы неприятная… Сходи в храм Мелиты. Это не храм Хаддада, слепой может прийти туда, как и всякий другой. Повстречайся с Ахсой. И спроси у нее – от кого она узнала, где меня искать?
ДАЛЛА
Царь Ксуф не взял штурмом крепость Маттену. Но и князю надело сидеть в осаде. Он заплатил Ксуфу изрядный выкуп, после чего правители заключили договор, поклявшись быть вечными союзниками. Так что можно было считать предсказание Булиса сбывшимся, и войну – завершившейся победой зимранского оружия.
Прогрохотали по улицам боевые колесницы, протопали пешие воины – в меньшем количестве, чем уходили, ибо заключению договора предшествовало немало стычек. Но какой славный полководец считает, сколько полегло пехоты? Знатные воины сражаются в колесницах. Ксуф был доволен, как не был доволен уже давно, и его начищенные до блеска доспехи, казалось, излучали сияние, исходившее непосредственно от его персоны. Криос, сопровождавший своего государя, был скорее мрачен, но он вообще веселостью нрава не отличался, и его угрюмость не портила Ксуфу настроения. Царь сожалел лишь об одном – не удалось захватить таких пленников, чтоб их можно было с честью сразить на ритуальных поединках. Всех знатных пленных пришлось по договору вернуть Маттену. А от простолюдинов – ни чести, ни пользы, ни удовольствия.
А удовольствие он был намерен получить. В первую очередь от пира. На заднем дворе резали свиней и телят, котлы на кухне бурлили, как вулканы над жаром преисподней. Погреба стояли распахнутые, и слуги ,таская оттуда наверх всяческую снедь и кувшины с вином, падали с ног от усталости. А от запахов, распространявшихся из кухни, даже не слишком голодный человек мог бы захлебнуться слюной. Так что Ксуф пребывал в предвкушении, когда появился Рамессу, и, кланяясь, сообщил, что госпожа царица почтительно просит своего повелителя почтить ее посещением.
Ксуф озадачился. Он посещал жену, когда считал нужным, и она покорно принимая его, никогда не выражала желания видеть его чаще. Кстати, это Ксуфа ничуть не оскорбляло. Проявлять какие-то желания пристало только продажным женщинам, законным женам полагается быть скромными. Далла полностью отвечала этому требованию. Посему Ксуф был более чем удивлен. К тому же время до пира еще оставалось… Он проследовал за евнухом на женскую половину.
Далла встретила мужа, сидя в кресле, закутанная в длинное лазурное покрывало. Но стоило Ксуфу переступить порог, она встала, и, пройдя несколько шагов, склонилась в поклоне. При этом покрывало как бы случайно соскользнуло с ее плеч и упало на ковер. Платье фиалкового цвета из тонкого виссона плотно облегало ее, не скрывая ни одного изгиба тела. На Далле почти не было драгоценностей, только чеканное ожерелье из белого золота, словно бросавшее отсвет на ее блестящие волосы, собранные в высокий узел, точно так же, как цвет платья подчеркивал редкостный оттенок ее глаз.
Конечно, царица всегда хорошо и богато одета, а для парадных выходов в распоряжении Дарды было множество нарядов и украшений, к этому Ксуф привык. Но все равно, сегодня она выглядела как-то не так.
– Приветствую моего господина, – сказала она, и голос ее трепетал. Он часто трепетал в присутствии Ксуфа, но сейчас, казалось, вовсе не страх был тому виной.
– Ну, здравствуй, – Ксуф обнял ее и сел в кресло. – С чего это тебе неймется?
– Я виновата, что потревожила тебя. – Далла опустилась на колени у ног Ксуфа. – Но я осмелилась прервать покой государя, чтобы сообщить тебе нечто важное.
– Вот как? – По разумению Ксуфа, женщина могла сообщить только одну достойную внимания весть. – Ты беременна?
– Еще нет, но…
– Что значит, 'еще нет?!' Голову мне морочить вздумала?
– Не гневайся, господин мой! – Далла умоляюще протянула к мужу руки. Однако не заплакала. И слезливые ноты, так раздражавшие его обычно, не звенели в ее голосе. – Выслушай меня, молю.
Ксуф пробурчал что-то неопределенное, но прерывать не стал.
– Во дни, когда ты сражался с врагами, я нередко посещала храм Мелиты, и там молила богиню даровать мне сына, а тебе – наследника. Я плакала и осыпала богиню дарами. Лучшие благовония возжигала я ей, чтоб она склонила ко мне сияющее лицо. И вот однажды, утомившись от рыданий и молитв, я заснула в храме у подножия статуи. И во сне мне явилась Мелита, красивее всех смертных женщин. Голосом, нежным, как у горлинки и сладким, как мед, она сказала мне: 'Твой господин сейчас одерживает победу над врагом, ибо снискал он благоволение Кемош-Ларана, ярого в сражениях. Когда вернется он в дом свой, омойся, умастись маслами и жди супруга на ложе. Если он в ту же ночь придет к тебе, еще исполненный духа Кемош-Ларана, непременно зачнешь и понесешь во чреве'.
Проговорив все это, Далла склонила голову, так что Ксуфу стал виден ее затылок.
Никогда царь не слышал, чтоб его жена говорила так длинно и так красно, не хуже, чем жрица какая-нибудь. Это удивило его не меньше, чем содержание ее слов.
– И это тебе приснилось? – недоверчиво спросил он.
– Да, господин. А всем известно, что сны, которые посылаются в храмах – вещие.
Она прижала руки к вздымавшейся груди. Отливающие золотом пряди, выбившиеся из прически, падали на стройную шею.
Ксуф смотрел на жену. Ее тело, обтянутое прозрачной тканью, выглядело безупречным, а поза, выражавшая полную покорность, была более, чем притягательна. Но… У него ужасно заурчало в брюхе. Голод заглушал в нем все иные желания. Он поворочал головой в поисках какой-нибудь еды, не увидел ничего, кроме блюда с финиками, и скривился. А время пира приближалось. Ксуф всхрюкнул, встал, отодвинул кресло, и буркнул:
– Там посмотрим.
Когда он вышел, из-за колонны появилась Бероя и помогла Далле, у которой от неудобной позы затекли ноги и спина, подняться и сесть.
Далла сглотнула. Оттого, что пришлось долго говорить, горло у нее пересохло.
– Он не придет, – прошептала она.
Бероя вынула гребни из ее прически, высвободила волосы, и, пригнувшись к уху воспитанницы, тихо произнесла.
– Придет, не бойся. У меня есть доступ на кухню, и я его так напою-накормлю, он не то что придет, прибежит, как пес бешеный. Ты все сделала правильно. Говорю тебе – ничего не бойся. Отдыхай пока.
Легко сказать – отдыхай! Но Далле и в самом деле нужно было набраться сил. Кто бы мог подумать, что она будет обольщать ненавистного мужа и зазывать его к себе на ложе? Она сама не была уверена, что сумеет это сделать. Даже вчера. Даже час назад… Сил ей придало известие, что дочери князя Маттену не было в обозе, прибывшем в столицу. Значит, Ксуф не собирается расправляться с женой немедленно… Значит, время еще есть.
Оставалось верить, что Бероя сможет исполнить то, что обещала. И Далла верила. Ведь в том, что она сделала, она никак не обошлась бы без Берои. Да и не решилась. Бероя выбрала подходящий день, когда Рамессу выехал в одно из загородных царских имений. Она добыла платье служанки, платок и грубую обувь, она загрузила служанок тяжелой работой, так что им было не до прогулок по ночам, а кое-кого, наказывая за оплошность, закрыла в подвале. И, наконец она, сжимая под покрывалом нож, несла стражу у входа в каморку конюха.
Но, сколько бы ни сделала для нее Бероя, главное все равно пришлось на долю Даллы. Главное и худшее. Не то, чтоб это оказалось так уж больно. Ксуф приучил ее терпеть боль. Но Ксуф имел на нее право, он был ее законный муж и царь. И, пусть он бил ее и мучил, он ее, по крайней мере, замечал. Пусть ему было наплевать на ее чувства. Онеат о том, что существуют какие-то чувства, просто не подозревал. Он был таков, каким мечтал, но не мог быть Ксуф – могучим и неутомимым животным. И тупым. Даже если бы Далла не закутала лицо платком, не полагаясь на ночную темноту, вряд ли бы он опознал ее. Скорее всего, он даже не в состоянии был определить, одна ли женщина была с ним в эту ночь, или несколько. Для Даллы это было спасительно, но усиливало унижение. Унижение – вот это было хуже всего. То, что она, дочь и наследница князей Маонских, царица Зимрана, любимица Мелиты, ради спасения жизни вынуждена – рядом с конюшней, на грязной соломе – отдаваться темному скоту, который никогда не поймет, на какую жертву она пошла. И все-таки она это терпела – чтобы больше не приходить сюда.
Она вернулась к себе перед рассветом. Того, что она получила от конюха, Ксуфу хватило бы на год. Но полной уверенности, что ей удалось забеременеть, быть не могло.
Бероя согрела воды и помогла своей госпоже вымыться и переодеться в чистое. И от этого стало только хуже. Оцепенение, в котором Далла пребывала душой и телом, ушло, и царица содрогнулась от омерзения. И не могла оправдаться тем, что стала жертвой насилия. Разве бывает насилие у скотов? Они скоты и действуют по-скотски, как им и подобает.
Но как могли служанки получать от этого удовольствие, – от темной, тупой, безличной мужской силы? Ведь самой развратной из женщин хочется, чтоб ее любили и ласкали, а не драли, как кобылу на случке. А это значило, что невольницы, окружавшие Даллу, и сами были такими же похотливыми животными, как Онеат. Они были ей отвратительны.
