а в движениях – торопливость. Эти боялись хулиганов.
Другие улыбались, но тоже обходили. Эти не хотели мешать. Они понимали, что не каждый день человеку хочется петь и орать, и, значит, на это есть своя причина.
Около улицы Некрасова у Вики развязался ремешок, скрепляющий лыжи. Она остановилась и, присев на ступени подъезда, стала завязывать ремешок. Смерзшийся, окостеневший, он был как проволочный. Вика просидела всего минуты две, но за это время класс ушел далеко. Шестой «Г» был равнодушен к отставшим.
Шестой «Г» стремился вперед и не заметил еще одной потери. Но Вика заметила. Она заметила и потому еще ниже наклонила голову и некоторое время усердно трудилась над уже завязанным ремешком. Сначала она сделала это просто так – неизвестно почему. Потом ей стало приятно, что Борька топчется возле нее, молчит, но не уходит. Потом ей стало смешно.
Ей было смешно, а сказала она сердито:
– Чего ты стоишь, помоги!
– Как помогать?
– Ремешок развязался.
– Давай я завяжу.
– А я и сама завяжу, – сердито ответила Вика и вдруг рассмеялась.
Борька смотрел на нее и не понимал, почему она смеется: ведь он не сказал и не сделал ничего смешного. Он просто хотел помочь. Он все делал правильно. А Вика – наоборот: она просила помочь, но не дала лыжи. Она все делала неправильно, но Борька чувствовал себя глупым и маленьким. А это очень неприятно – чувствовать себя глупым. Любой на его месте шлепнул бы Вику по затылку раза два и ушел бы с победой – в другой раз не засмеется. Но Борька не шлепнул и не ушел. Он потоптался на месте, поправил шапку и тоже засмеялся.
– Ой, не могу! – простонала Вика, вскакивая на ноги.
Вика оглядела Борьку и снова прыснула. А Борька добро совестно улыбнулся в ответ, хотя ничего смешного не видел.
Потом они притихли и пошли рядом вдоль проспекта.
Далеко впереди светился угол Невского и Литейного. Огни карабкались в небо, затем падали вниз и гасли. Другие огни гурьбой, теснясь, обгоняя друг друга, стремились через перекресток и справа и слева. Над крышами плыли красные колеса, голубые буквы. Они вспыхивали и гасли или просто светили не мигая. Сквозь пелену снегопада не было видно ни домов, ни машин, что несли этот свет. Там были только огни. И машины, об гонявшие ребят, стремились туда, словно для того, чтобы вспыхнуть и сгореть в этом фейерверке.
Всему виной был, конечно, снег. Если бы не снег, то огни карабкались бы по стенам кинотеатра «Титан», прочно стояли бы на крышах и проезжали бы через перекресток не иначе как с автомобилями. Но снег шел. Взбунтовавшиеся огни блуждали сами по себе, без людей. И Вике, когда она подумала об этом, стало вдруг легко и радостно. Вика не сразу поняла, что случилось. Почему и откуда пришла к ней эта радость? Она никак не могла вспомнить какое-то слово – очень красивое и очень знакомое. Это слово было уже на кончике языка, но ей помешал Борька, которому надоело идти молча.
– Вика, – спросил он, – ты есть хочешь? Я хочу.
– Ой, какая я дура! – прошептала Вика.
Борька с удивлением уставился на нее. Сегодня он не понимал Вику, и он, конечно, не мог догадаться, что то важное слово, наконец, вспомнилось. Вика, широко открыв глаза, смотрела вперед вдоль проспекта, где вспыхивали и гасли огни рек лам, где шел снег и белые шары фонарей уютно, как кошки, спали на вершинах столбов. Из всего этого почему-то получалось, что она будет актрисой.
Вика подумала об этом впервые неожиданно для себя. Но уже через секунду ей казалось, что она знала это всю жизнь. А еще через секунду Вика, повернув голову, с каким-то радостным удивлением разглядывала свое отражение в темной витрине. Там за стеклом, не отставая от нее ни на шаг, шла стройная лыжница в шапке, отороченной пушистым снегом. Она смотрела на Вику внимательно и немного загадочно, и Вика ничуть бы не удивилась, если бы витрина вдруг вспыхнула, как экран, и оттуда донеслась бы музыка.
– Боря, – спросила Вика, – как ты думаешь, я на кого-нибудь похожа?
– На маму, наверное, – недоуменно ответил Борька. – Ну еще, может быть, на папу. Я его не видел. Сама, что ли, не знаешь, на кого похожа?
– Я тебя про другое спрашиваю!
– Про чего другое?
Господи, какие дураки все мальчишки! Они ничего не понимают – вот настолько не понимают. Даже Борька Таланов – лучший из их класса, который… Который вовсе не лучший! Он, наверное, самый худший. Он самый ненавистный.
Вика презрительно (как актриса) взглянула на Борьку. Другой бы умер на месте от такого взгляда. Но Борька – это Борька. Он не бил девочек по затылку и не умел умирать от взглядов. Просто он был немного растерян и не мог понять Вику.
– Про чего ты спрашиваешь? – повторил он.
Вика пнула ногой подвернувшуюся ледышку.
– Ни про чего!
– А на кого ты похожа? Вика промолчала.
Вот теперь-то и было самое время шлепнуть ее по затылку, потому что есть вещи, которых нельзя терпеть даже от тех, кто тебе нравится. Но Борька не сделал этого. И очень хорошо, что не сделал, ибо на длинном пути до дома Борьку еще ждала награда за его терпение: награда, о которой может только мечтать мальчишка, если ему нравится какая-нибудь девочка.
Но пока что они молча стояли перед витриной гастронома, где в холодном голубом свете стыли деревянные колбасы, а деревянные поросята держали подносы с грудами деревянных сосисок.
– Смешные поросята, – сказал Борька.
– На тебя похожи, – отрезала Вика.
И опять Борька не стукнул Вику по затылку. Он стоял и молчал; и, пока он соображал, что бы еще сказать, Вика перешла к следующей витрине. Борька подошел и стал рядом. Ему очень хотелось придумать что-нибудь смешное, но ничего не придумывалось. Правда, он не обязан был говорить, потому что Вика тоже молчала. Но как-то уж так получалось в этот вечер, что кругом виноватым выходил Борька.
За витриной около кассы стояла толстая тетка с лотком. Она беззвучно шевелила губами – наверное, уговаривала покупать пирожки. Пирожков никто не брал. Тогда тетка запустила руку в лоток, достала пирожок и стала есть его, сердито поглядывая на покупателей.
Борька сглотнул слюну и искоса посмотрел на Вику. Лицо Вики было задумчивым и строгим.
– Вика, давай пирожков купим.
– Я не хочу, – сказала Вине голосом Снежной Королевы.
– С мясом!
Вика пожала плечами. У нее был такой вид, словно Борька сказал ужасную глупость. И голос у нее был такой, будто она никогда не ела пирожков с мясом. Борька покраснел неизвестно почему. Может быть, если бы он знал, что Вика – актриса, он предложил бы ей шоколадный торт или килограмм халвы… Но Борька ни о чем не догадывался. Денег у него было только на три пирожка. Ему нравилась Вика и очень хотелось есть. И Борька взбунтовался. Борька закипел. В эту минуту он мог бы взорвать город или даже нагрубить милиционеру. Еще ни когда в жизни Борька не чувствовал себя таким злым и реши тельным. Он сказал:
– Тогда я сам куплю.
И дверь магазина захлопнулась за Борькой.
Вика повернулась и пошла к Невскому. Теперь – одинокая и покинутая – она еще больше чувствовала себя актрисой. Снег оседал на ее бровях, таял, по щекам текли снежные слезы, и Вике вдруг захотелось плакать по-настоящему.
Сзади послышался топот. С пирожками в одной руке, с лыжами – в другой догонял Вику раскаявшийся Борька.
