– Я жду, Дутов.
Дутов прямо завертелся на месте, так ему хотелось сказать. Ведь если он не скажет, то получится, что он непослушный. А если он плохо учится да еще и непослушный, так его вообще из школы выгонят.
– Пых… – сказал Дутов. – Промокашка… Упала… Я больше не буду, Елизавета Максимовна.
– Что не будешь?
– Пых… – сказал Дутов. – Вот… промокашка…
– Садись, – сказала Елизавета Максимовна. Дутов сел и стал вытирать лицо рукавом.
– Может быть, у кого-нибудь все же хватит мужества сказать, что случилось? – спросила Елизавета Максимовна. – Или бы пионеры только по названию?
Когда она начала говорить про мужество, я не вытерпел.
– Елизавета Максимовна, – сказал я.
– Помолчи, Шмель. Я уже устала от твоих глупостей.
– А вы послушайте. Может, и не глупости.
– Что-то не верится, – сказала Елизавета Максимовна. – Ну, говори.
– Я и говорю. Ничего не случилось. Просто мы не хотим выбирать Дутова звеньевым.
– Почему?
– Потому… не знаю… Он нам не нравится.
– Это интересно, – медленно проговорила Елизавета Максимовна. – Это что-то новое, Шмель. Я не знаю, сам ты это придумал или… Впрочем, это неважно. – Елизавета Максимовна села за стол, помолчала. Затем она взглянула на меня и даже улыбнулась. Чуть-чуть. Так, будто ее дернули ниточками за губы и сразу отпустили. – Ну, а если, например, вам не понравится вожатый? Вы тоже будете против?
– Конечно, – сказал я. – Если не нравится… так чего же?..
– Это тем более интересно. – Елизавета Максимовна говорила, будто по радио: очень ясно, каждую буковку было слышно. – Ну, а если вам не понравится старший вожатый?
Я не понимал, чего она хочет. Да хоть тридцать раз старший. Если не нравится, значит, не нравится. Если бы я один… Ведь все против Дутова. А когда все против – это же случайно не бывает. Значит, сам виноват.
Я сказал:
– Ну и пускай старший. Если плохой… Только мы ведь их не выбираем. Мы звеньевых выбираем.
– Достаточно, Шмель, – сказала Елизавета Максимовна. – Мы еще к этому вернемся.
– Итак, ребята, – Елизавета Максимовна поднялась с места. – У нас было три кандидатуры: Никифорова, Летицкий, Дутов. Давайте голосовать. Кто за Никифорову?
Все подняли руки.
– Кто за Летицкого? Опять все подняли руки.
– Кто за Дутова?
Никто даже не шевельнулся.
– Кто против Дутова?
Все подняли руки как один. Даже Дутов.
– Ну что же, – сказала Елизавета Максимовна и взглянула на меня. – Давайте на сегодня закончим. Я подумаю, кто может быть третьим звеньевым. И вы подумайте. В следующий раз обсудим. До свиданья.
Елизавета Максимовна повернулась и торопливо пошла к двери. По дороге она еще раз взглянула на меня. И опять как-то странно, будто я не человек, а какое-нибудь растение. Тропическое.
Ребята бросились к выходу. Всем уже надоело сидеть в классе. А я еще немножко посидел. Мне хотелось понять, почему Елизавета Максимовна все спрашивала про вожатых. Но я так и не догадался. Собрал свои тетради в портфель и вышел.
Когда я проходил мимо пионерской комнаты, мне показа лось, что там кто-то поет. Тонким таким голосом. Пропоет несколько слов, замолчит, опять запоет. Я открыл дверь и заглянул.
За столом, положив голову на руки, сидела Лина Львовна. Она не пела. Это мне из-за двери показалось, что пела. Она плакала. У нее даже слезы текли.
Я смотрел на нее и не знал, что сказать. Мне всегда жалко, если плачут взрослые.
А она заметила меня и сказала:
– Иди, Костя… пожалуйста… Зайди после… – И она снова заплакала.
Я закрыл дверь и выбежал на улицу.
Во дворе были почти все ребята. Они по дороге вспомнили, что когда выбирали Летицкого, то даже забыли спросить, какого Летицкого – Мишку или Алика?
– Да все равно, они ведь близнецы, – сказал я. – Пусть будут звеньевыми по очереди. Никто и не заметит.
– Ты, Шмель, можешь не острить, – сказал Мишка Летицкий.
– Извини, Алик, больше не буду, – нарочно ответил я.
– Я вот тебе сейчас дам за Алика, – сказал Мишка.
– А ты разве Мишка? – спросил я.
– А ты сам не видишь!
– Не вижу, – сказал я. – Я думал, ты – Алик. Ребята! А знаете! Лина Львовна…
Я хотел сказать, что видел сейчас, как Лина Львовна плачет, и не сказал. Сам не знаю почему. Я повернулся и побежал в школу. У пионерской комнаты я снова услышал, как плачет Лина Львовна. Тогда я вырвал из тетради листок бумаги и написал на нем:
«Вера Аркадьевна. Зайдите срочно в пионерскую комнату. Неизвестный»
Затем я положил листок у двери завуча, постучал и спрятался за углом. Я видел, как Вера Аркадьевна подняла листок, посмотрела, пожала плечами и пошла в пионерскую комнату.
Когда я вернулся к ребятам, они уже выбрали Алика. Делать было нечего, но ребята почему-то не расходились. Все начали вспоминать, как не выбрали Дутова. Мне тоже нравилось, что его не выбрали. Тут дело даже не в Дутове. А в том, что мы все делали вместе. Вместе засунули его под парту – теперь пусть попробует кого-нибудь тронуть. А потом вместе его не выбрали.
Это у нас первый раз, честное слово.
Следы на снегу
Костя стоял у окна и смотрел вниз, на штабеля дров, засыпанные снегом. Сверху двор выглядел как город: дома – поленницы и между ними – улицы, покрытые только что выпавшим чистым снегом. По одной из улиц пробежала кошка, и на снегу остались четкие отпечатки лап. «Можно выследить, – подумал Костя. – Если бы у меня была собака, я бы пустил ее по следу, и они бы подрались».
Мысль о собаке, идущей по следу, натолкнула Костю на другую мысль. Он подошел к столу и полистал книгу «Щупальца осьминога». Хорошая книга, в зеленой обложке, очень тол стая. Там описано, как один шпион…
Зазвонил телефон на столике.
– Подойди, – сказала Зинаида. – Если меня, то нет дома.
– Почему нет, когда ты дома? – сказал Костя.
– Костенька, у меня послезавтра зачет, – взмолилась Зинаида. Телефон все звонил.
– А будешь на меня маме жаловаться?
– Не буду, не буду, – нервно сказала Зинаида. Костя снял трубку.
– Алло! Зину? – Костя искоса взглянул на Зинаиду и ухмыльнулся. – Сейчас посмотрю.
– Ты что, с ума сошел? – прошептала Зинаида.
– А ты сначала объясни, почему ты врешь? А еще – почему я должен врать из-за тебя? – шепотом ответил Костя, прикрывая трубку ладонью.
