Другой

неподвижно, вслушиваясь, как-то смешно сжимая плечи, будто нарочно хотела сгорбиться больше обычного, и Нильс затаил дыхание и сжался, боясь шелохнуться. Неужели она вспомнила про кладовку? Нет, двинулась дальше. Раздался негромкий щелчок, и медленно и печально часы начали отбивать одиннадцать.

Теперь Ада остановилась посреди лестницы и, спиной к двери, стояла неподвижно, приподняв плечи, будто мертвые удары часов отдаются в ее костях, голова у нее мелко тряслась. Она повернула голову, и он увидел, что глаза у нее закрыты, брови нахмурены, обе руки прижаты к подбородку. Раз или два дернулись желваки. Она подняла волосы и дала им свободно упасть на плечи, потрогала лоб ладонью, будто у нее жар. Но нет, это не жар: она сосредоточивается! Лицо ее выражало глубочайшую сосредоточенность — она играла в игру! Играла в него, его разыскивала.

Дважды два четыре. Дважды четыре восемь. Дважды восемь шестнадцать. Дважды шестнадцать тридцать два. Звякните мне, мисс Блу. Добрый вечер, жители Радиоландии! Нет, это бесполезно. Он не может остановить ее. Можно постараться думать о постороннем, но ее не остановить. Глаза ее были уже открыты, корпус развернут в его сторону, и вот уже, как в замедленной съемке, она повернулась на ступеньке и стала подниматься, задержалась на несколько долгих, бесконечных мгновений на верхней площадке, глаза смотрят не на часы, а на дверь, на проклятую дверь, гадство, почему она не запирается! Она сделала шаг вперед. И другой. Останавливаясь после каждого шага, она подошла и протянула руку к ручке двери. Он вздохнул, когда дверь широко распахнулась и свет из холла упал на него.

— Выходи, — приказала она, и он подчинился, поднялся на ноги и встал рядом с ней, неподвижный, глаза устремлены на нее, тело напряжено, дыхание как у зверя, голова чуть наклонена, глаза сверкают из-под нахмуренных бровей. — Иди сюда. — Она подняла руку, и рукав белого халата опустился, обнажив руку до локтя.

Мгновение он оставался там, где стоял, потом грубо бросился на нее — она отскочила в сторону, и он пролетел мимо, почти скатившись по ступенькам. Снизу он оглянулся на нее, быстро идущую следом: волосы развеваются, широкие рукава хлопают, как крылья. Она не звала его и не прекращала преследования. Винни с дикими глазами выпрыгнула из-за кухонного стола, чтобы перекрыть ему путь, когда он проходил через кухню. Он обежал вокруг нее, толкнул дверь и выбежал.

— Нет, оставь меня, — слышал он крик Ады, — дай мне пройти!

И потом:

— Подождите, миссис. Я пойду...

— Нет! Оставайся здесь. Это мое дело, только мое.

Нильс бросился по дорожке, крытым ходом, за ним худая фигура летела над гравием, как ночная бабочка. И когда он скользнул в амбар, то, обернувшись, увидел белое свечение — остановилось оно на углу каретника, исчезло на миг в тени и появилось снова на свету, волоча за собой желто-голубую канистру с Ричфилдским бензином.

* * *

Красные тени падали от мигающего фонаря над головой, раскачивая яблочный погреб, как корабль в море крови. Нильс увидел Другого рядом с собой.

— Черт тебя побери, — прошипел он. — Черт бы побрал тебя совсем!

Всем... всем... всем... — эхом вернулся к нему собственный голос.

— Как ты мог сделать такую ужасную вещь?

Вещь... вещь... вещь...

— Ладно, что ты можешь сказать в свою защиту? Можешь ты сказать хоть что-нибудь?

Не будь... не будь... не будь...

Погреб гудел от эха. Он ждал ответа, но ответом было молчание. Потом он услышал:

— Перстень для Перри.

— Да, — отвечал он. — Перстень для Перри.

— Перстень с сапсаном. Кто такой сапсан?

— Я вспомнил. Сапсан — мой знак.

— А кто ты? — продолжал голос коварно.

— Я это я. Нильс. Нильс Перри.

— Разве? На самом деле? — С легким смешком, издевательским, враждебно-удовлетворенным. Нильс был сбит с толку. Разве он — это не он? Не Нильс Перри? Если нет — кто же он тогда? Кем еще может он быть? Почему смешок? Что тут смешного? В чем соль шутки?

Скрежет раздался наверху; он застыл в пылающей тьме.

— Слушай! Там кто-то есть! Слушай — слышишь?

— Ты рехнулся. — Еще смешок.

— Есть! Я слышу там. Я слышу! — И он действительно слышал, слышал звук металла по гравию дорожки, ржавый скрип дверных петель, бам-бам-бам канистры, которую волокли по деревянному полу; минута молчания, затем тяжелая крышка люка поднялась... вверх... описывая широкую дугу...

Дрожь была симптомом ужаса. Он решил закрыть глаза и досчитать до пяти и только потом посмотреть, кто это может быть.

Раз. Два.

Он услышал тихий смешок в темноте.

— Никого нет, понял!

— Нет? — повторил он глупо. Должен ли он испытывать разочарование от этого?

Он посмотрел на красные стены и в пляшущем свете увидел возникшие из ничего, отвратительно заманчивые образы, заполнившие погреб. Увидел над головой змей величиной с анаконду, холодных, с наполовину сброшенной кожей, похожей на сверкающую кольчугу, свернувшихся большими мягкими кольцами вокруг балок, их лососиного цвета языки розовели в шипах и пазах. И Сапсан, сам Сапсан, янтарноглазый Сокол-Сапсан летит, дико, злобно крича, устремленная на дичь медная птица, дерзко машет крыльями — крыльями его безумия. Он ударил птицу, отбросил ее прочь, обдирая кожу, ныряя головой, корчась, пытаясь закрыть рукой глаза, заткнуть уши, чтобы не слышать и не видеть ничего.

Вспомни.

Он услышал слово, и, когда оно повисло в воздухе, оно сразу разбилось на отдельные звенья, звенья соединились в цепь эха: вспомни-помни-помни-помни-помни...

— Ты не помнишь? — спросил Холланд холодно и настойчиво.

— Что? Помню что? — Он вдруг почувствовал себя приговоренным. — Вспомнить — что?

— Три. Четыре.

— Холланд! — заклинал он. — Помоги. Помоги!

— Ты забыл. Разве нет? — Он говорил почти сердито. — Ты забыл.

— Да. — Он вдруг понял это: он забыл. Но что? Что это было, забытое им?

— Все правильно, Нильс Александер, — услышал он голос Холланда, неожиданно довольный, между тем как крышка люка откинулась полностью. — У каждого из нас есть что-то, что мы забыли или... — теперь он говорил тихо, как бы утешая, совсем не насмешливо, — или хотели бы забыть.

— Смотри!

И Нильс посмотрел вверх и увидел.