— Да, милый. Это не так... не так трудно. Я смотрела на тебя, ты копал там этим мастерком. Знаю, не говори мне, еще одна птичка, еще одни твои похороны — малиновка или, может быть, иволга? И потом, когда я увидела, как ты рвешь клевер...
Клевер, думал он, клевер для крысы. Сам ты крыса, просто грязная крыса! Цветы дрожали в ее руках. Если бы этого хватило, чтобы заставить ее покинуть свое убежище, она получила бы весь клевер, какой он только смог бы найти, бушели клевера, кипы, вагоны.
— Как ты себя чувствуешь, мама?
— Неплохо, милый, мне хорошо. — Прижав палец к губам, она взяла его за руку.
Вместе ушли они под раскидистый конский каштан, где двухместная качалка пряталась под рваным парусиновым тентом. Она томно опустилась на дощатое сиденье, он сел напротив и, подчиняясь молчаливому приказу, взял ее за руку, его серые глаза искали встречи с ее карими, но взгляд ее беспорядочно блуждал по окрестностям, губы бессмысленно шевелились, ум перескакивал с предмета на предмет.
— Что ты делала сегодня? — спросил он, пытаясь поглаживанием успокоить ее руки.
— А... — Она чуть заметно вздрогнула. — Читала.
— Ты начала «Добрую Землю»?
— Да. Перламутровый олень. Это про Китай.
Он кивнул.
— Мисс Шедд говорит, тебе должно понравиться. И она обещает оставить для тебя «Антония Беспощадного», когда его сдадут. Говорит, тебе хватит на целый месяц. — Он замолчал, улыбаясь, она с обожанием смотрела ему в глаза.
— Нильс, милый, ты такой заботливый, ходишь для меня в библиотеку все время. — Ему нравился ее хрипловатый голос — будто у актрисы, не то что у других матерей.
— Мне не трудно, — сказал он. — Мне нравится это делать. Мисс Шедд говорит, в нашей семье читают больше всех книг в городе.
— А что Ада читает? — Никто в семье не называл ее мать иначе как Адой.
— На этой неделе ничего. Она вишню консервирует. Я взял новую Агату Кристи для Торри.
Торри, старшая сестра Нильса, жила в родительском доме вместе с молодым мужем Райдером Гэнноном, и оба за месяц прочитывали уйму книг: она в ожидании первенца пристрастилась к детективам, он изучал сельское хозяйство, подумывая втайне о возрождении фамильного лукового промысла.
— А ты, милый, что ты сейчас читаешь? Все еще Ричарда Халлибартона?
— Да. Я сдал «Королевскую дорогу к Романтике» и взял «Славные приключения». Но, мама, мисс Шедд просила... — Он прикусил язык.
— Да, милый?
— Она говорит, пожалуйста, не обрывай уголки страниц, когда читаешь.
Она отвела взгляд.
— Я не отрываю их. Нельзя портить книги. Это вредительство. Иногда... иногда я слегка волнуюсь, возможно... — Глаза ее смотрели через дорогу, где бетонная плита закрывала горло колодца, где сорняки колосились, точно кукуруза, где буйствовал клевер. — «Добрая книга — твой лучший друг, сегодня и навсегда», как сказал поэт. — Она засмеялась смущенно; руки прыгали на коленях, будто пугливые зверьки.
— Пойдем на кухню, — предложил он. — Выпьем имбирного пива или попросим Винни приготовить чаю со льдом.
— Мне и так хорошо, милый, а у Винни работы хватает. — Она глянула вверх, на небо. — А теперь, думаю, мне пора снова вернуться к себе.
— Подожди... — Он лихорадочно хватался за любую соломинку, только бы удержать ее от бегства. — Когда тетушки приедут? — Каждое лето из Нью-Йорка приезжали погостить младшие сестры его бабушки.
— Ах, да... — задумчиво пробормотала Александра.
— Что же мне такое говорила Ада? Кажется, они собирались приехать сразу после Четвертого июля. Приятно будет повидаться с ними, правда? Кто это там шумит в амбаре? Какой противный голос... — «Боттичелли, — подумала она безо всякой связи с предыдущим, — Ангел Боттичелли».
Она откинула волосы, падающие ему на глаза. Невероятно. У нее сердце останавливается, стоит ей только увидеть эти глаза. Неужели она и впрямь родила это дитя? Она потянулась поцеловать его. — Нильс, если бы ты не прятался от солнца, волосы у тебя были бы чистая платина, как у Джин Харлоу. Сравнение рассмешило ее, и на мгновение ожила в ней ее прежняя веселость.
— Как дедушкины розы, милый? — спросила она, опять уходя в сторону от разговора — стоило ей бросить случайный взгляд на вьющиеся розы возле живой изгороди из дикого винограда.
— Мистер Анжелини снова опрыскивал их. Я набрал целую банку июньских жучков. Их там целый триллион.
— Наверное. Надеюсь, ты выбросил их в мусорную яму? — она сидела, размышляя. — Завтра пятница, правда?
— Да.
— Мы должны напомнить Лино, чтобы он вывез золу из печек.
Он был ошеломлен.
— Но ведь сейчас июнь, мама! Мы не топили печи с апреля.
— А-а... Конечно. Забыла. Почему-то март... так
— Что это? — спросила она, глядя, как с притворной улыбкой он собирает вещи в жестянку.
— Просто жестянка из-под табака. «Принц Альберт». Папина. Я прячу в ней всякие мелочи.
Алло, «Аптека Пилигримов»? У вас есть «Принц Альберт» в жестянке? Ну ладно, отпустите ему. Ха-ха.
— Мама, тебе плохо?
— Что? Нет-нет, милый, ничего. Просто мне вдруг показалось... — Она покачала головой, слово, возникшее у нее в горле, умерло, не родившись, на губах. Глаза снова потухли, мысли рвались... какая-то ужасная вещь... загадочная...
— Ау-у, Нильс! Где ты? — Тетя Валерия, мать Рассела, звала его от двери полуподвала. Александра быстро вскочила, раскачав качалку, вцепилась в руку Нильса.
— Она не должна видеть меня, — прошептала она потерянно, просительно глядя на него. — Не говори ей, прошу тебя, ты не должен говорить, что я спускалась вниз.
— Не скажу, — ответил он бесстрастно, помогая ей сойти.
— Ты мой милый. Пусть это будет наш секрет, — сказала она. Прижимая клевер к груди, усыпая стеблями путь, она привидением перепорхнула лужайку, взбежала по лестнице, едва касаясь лилейной рукой перил, так ни разу не оглянувшись.
Затянутая сеткой дверь хлопнула наверху в тот самый миг, когда внизу возникла тетушка Ви, волоча за деревянные ручки большой медный чан. Когда Нильс бросился ей помогать, она уже поставила чан и принялась разматывать мокрые куски туго скрученной ткани, которые она обвязывала тесьмой и опускала в тазы с краской. Наблюдая за тем, как она развешивает квадоктораты и прямоугольники, Нильс подумал, что ее трудно назвать мастером своего дела.
— Ей-богу, восхитительный день сегодня! Просто чувствуешь, как здорово жить на свете, — пела она. На руках у нее были резиновые перчатки, поверх домашнего платья фартук из желто-коричневой шотландки. — Кажется, будто я целую вечность просидела в этом подвале. — Прицепив мокрую ленту, она остановилась с новым куском материи. — Боже, как пахнет печеным тестом! Удивительно, и когда только
