Когда сегодня с вахты позвонил дежурный офицер и доложил, что к Ефимову пожаловали два десятка оперов и омоновцев в полной боевой выкладке, сердце хозяина провалилось в желудок и там затрепетало. «Задержи их насколько», — приказал Ефимов. Он хотел выкроить хотя бы четверть часа, чтобы стереть из компьютера некоторые файлы и сжечь ежедневник, где расписаны все его доходы и расходы. В этом чертовом ежедневнике вся черновая бухгалтерия хозяина, в том числе, указаны суммы наличкой, которые он ежемесячно получал с покойного Чугура.
«Не имею права, — отозвался офицер. — Иначе под трибунал отправят. У них такие документы на руках, что по ним хоть в Кремль пустят». Единственное, что успел сделать Ефимов, перепрятать ежедневник и записные книжки из ящика стола в сейф. Очередная глупость, которую он сделал сгоряча. Во время обыска, который должен вот-вот начаться, именно с сейфа и начнут. Его вскроют, как консервную банку. Просто оторвут заднюю стенку — и всех дел.
Сейчас на территории зоны работает целая бригада ментов. Четверо в штатском дожидаются окончания беседы в приемной, а в коридорах административного корпуса ждут команды вооруженные до зубов омоновцы. И еще двое в штатском куда-то пропали. Возможно, снимают показания с офицеров. Вот тебе обед с выпивоном в узком кругу. В следующий раз Ефимова покормят казенной баландой завтрашним утром, потому что вновь задержанных ставят на довольствие только со следующего дня.
Расписавшись в постановлениях, Ефимов вернул бумажки. Вроде как говорить больше не о чем. Сейчас вызовут оперов, чтобы под их присмотром хозяин собрался в казенный дом.
— И много у вас дел в производстве? — спросил Ефимов, показалось, что от страха язык сделался каким-то чужим, резиновым. Хотелось потянуть время, выгадать хотя бы несколько минут, хотя никакого практического смысла в этом не было.
— Мокрых — от десяти до пятнадцати, — охотно ответил Азаров, засовывая бумажки в портфель. — На раскрытие каждого уходит от одного дня до двух недель. Приходится крутиться. Вот как с вами. Тут еще дней на десять работы.
— Я всю жизнь охранял зоны, как цепной пес, — Ефимов поправил галстук на резиночке. — Ну, неужели для меня ничего нельзя сделать? Ведь я не бандит с большой дороги. Ведь можно как-то облегчить… Даже не знаю, как сказать. Что же мне, полковнику, заслуженному человеку, с уголовной шантрапой в СИЗО париться?
— У вас будет отдельная камера.
— Не в этом дело, что отдельная. Вы сами все понимаете. Я должен остаться на свободе, хотя бы до суда.
— Помочь можно, но потребуется встречный шаг.
Азаров свел брови на переносице, не показывая своего торжества. Он рассчитывал, что Ефимов выберет другую линию поведения, будет вертеть вола до последнего. Из него слова лишнего клещами не вытянешь, а он сразу помощи попросил и уже готов колоться.
— Встречный шаг? — переспросил Ефимов.
— Вот именно. Бумага и ручка у вас есть. А я оформлю явку с повинной. Тюрьма отменяется. Возьму с вас подписку о невыезде. И на этом пока точка.
— Вы это твердо обещаете?
— Слово офицера, — Азаров дружелюбно улыбнулся. — Если вы верующий человек, готов хоть на библии поклясться. Хоть на кресте. Спросите любого опера, кто со мной работает: мое обещание — тверже гранита.
Спросить было некого, в кабинете только следак и хозяин, пришлось поверить на слово.
— А как же та бумажка о моем задержании?
— Я не формалист. Меру пресечения определяет следствие. А следствие — это я.
Азаров подмигнул хозяину одним глазом, открыл портфель и разорвал вдоль и поперек постановление о задержании.
— Итак, вот несколько вопросов, которые вы должны подробно осветить. Каким образом на свободе оказался убийца Константин Огородников? Вся механика этого дела. И ваша роль в нем. Кто, кому и сколько проплачивал. Как и через кого передавали деньги. Далее… С какой целью в Москву отправился ваш бывший подопечный по кличке Резак.
— Этого не знаю, — Ефимов прижал ладонь к сердцу.
— Ладно. Поставим вопрос иначе…
Следователь попросил Ефимова проследовать за ним в дальний кабинет в конце коридора, в свое время служивший подсобкой, где хранили всякий хлам. Коридор оказался совершенно пустым, даже дежурный офицер, занимавший пост у лестницы, куда-то провалился. Азаров усадил хозяина за шаткий трехногий столик в углу, придвинул табурет, и, оставив Анатолия Васильевича один на один с чистыми листами бумаги, удалился. Видно, хотел присутствовать при обыске в рабочем кабинете. Он вернулся часа через два, когда Ефимов уже закончил свой многословный опус.
Устроившись в углу на стуле, Азаров стал вчитываться в рукописные строчки, и кивать головой, как индийский болванчик.
Ефимов наблюдал за следователем с замиранием сердца. Он думал о том, что ежедневник наверняка нашли, но столбики цифр еще нуждаются в расшифровке, в комментариях. Явка с повинной составлена грамотно. Все факты, изложенные на бумаге — правда, ну, не то, чтобы полная правда, но похоже. Виновником всех злодеяний оказался покойный Чугур, который заставил, нет, на коленях уговорил хозяина пойти против закона. Но ведь это и есть правда. Или полуправда. Мелкие частности не имеют значения. Разумеется, Ефимов раскрыл собственную неприглядную роль, он покаялся, но о деньгах, полученных от Чугура, не помянул ни словом. Только написал, что корыстного умысла в его действиях не было.
— Так-так, — Азаров почесал переносицу и снова повторил. — Так-так…
Он никуда не торопился, поэтому дважды перечитал текст. Подумал, что сейчас Ефимов испуган до поноса, поэтому написал много такого, о чем впоследствии пожалеет, но бумажки уже в деле, их на помойку не выкинешь. Следователь на такую откровенность и не рассчитывал. Что ж, теперь остается довести начатое дело до конца.
Хозяин сказал 'а', теперь пусть говорит 'б'. Передых ему давать нельзя, надо давить до последнего, как прыщ. Иначе завтра, когда Ефимов придет в себя и придумает какую-нибудь складную сказку, его легко голыми руками не возьмешь.
— За это сочинение я ставлю тебе двойку. Нет, ставлю кол, — Азаров поднялся и бросил листки на столик. — Тебе что, мозги бетоном залили? Или кирпичом память отшибло. Меня твой художественный свист не устраивает. Романист хренов. Тупая башка.
Хозяин открыл рот от удивления. Ни один человек, а этот московский хмырь всего лишь майор, не посмел бы разговаривать с ним в таком тоне. Анатолий Васильевич поднялся на ноги, чувствуя слабость в коленях.
— Я попросил бы вас не забываться…
— Пошел в задницу, — Азаров бросил на стол наручники и скомандовал. — Я тебя забираю с собой. Надевай. Живо.
— Но вы же обещали, — промямлил хозяин. — Дали слово офицера. Ваше слово — гранит. Вы порвали постановление.
— Не беда, — зло усмехнулся Азаров. — У меня еще одна бумажка в запасе. Подписанная тем же судьей. Прочитай и распишись.
— Но как же так…
— Сам во всем виноват, урод. Легче обезьяну трахнуть, чем с тобой поговорить. В жопу тебя.
Он бросил на стол еще одно постановление и вложил в ладонь хозяина ручку.
— В таком случае… Я не стану ничего подписывать.
Азаров выпучил глаза, будто Ефимов оскорбил его последними словами, распахнул дверь, позвал из коридора двух дюжих оперов, которых привез из Москвы. И запер дверь на ключ.
— Я тут жопу рву, стараюсь дело раскрутить, — заявил Азаров, показывая пальцем на хозяина, — а этот гребаный придурок выгораживает убийц. Сраная задница, вот ты кто. Это у вас наследственное?
