На всем лежал отпечаток какой-то грусти. Монах невольно подвергся влиянию этого странного зрелища, и его сердце сжалось.
— Берегись! — прошептал он, повторяя невольно слова предостережения, все еще отдававшиеся в его ушах. — Если это предчувствие, если в минуту победы?.. Нет! Бог справедлив. Если я должен погибнуть, он не позволит, чтобы мое дело осталось неоконченным.
Размышляя, монах дошел до конца Новой улицы и вышел на площадь, на которой, семь лет тому назад, Конти при звуке труб читал королевский указ, едва не поднявший бунт.
Площадь была так же полна народу, как и тогда, и шумный говор, раздававшийся со всех сторон, представлял странный контраст с гробовым безмолвием соседних улиц.
Но вид толпы был уже не тот, что семь лет тому назад. Повсюду виднелись лохмотья, исхудалые лица и раздраженные мрачные взгляды.
Эта оборванная толпа была живой и ужасной угрозой.
При виде монаха все головы обнажились и глаза блеснули надеждой…
— Не наступила ли минута? — шептали со всех сторон.
Монах покачал головой.
— Почтенный отец, — послышался около него чей-то голос, — вы положительно король этой толпы. Я удивляюсь вашей ловкости; я преклоняюсь перед ней… Вы достойны были бы родиться англичанином.
Монах обернулся и узнал лорда Ричарда Фэнсгоу, который инкогнито совершал свою соглядатайскую прогулку.
— Его величество король Карл не будет в состоянии достойно наградить вас, — продолжал англичанин. — Вы будете истинным покорителем Португалии. Эта толпа в превосходном настроении. Вы дали ей великодушно средства, чтобы не умереть от истощения, но не больше. Это великолепно… Пусть я умру, если я сколько-нибудь жалею о гинеях его величества. Вы отлично и выгодно поместили их; не думаете ли вы почтенный отец, что мы приближаемся к развязке?
— Да, милорд, мы присутствуем при последнем акте.
— С моей стороны, — сказал весело англичанин, — я готов аплодировать и кричать «браво»!
— И для этого будет больше причин, чем вы думаете, милорд. Я приготовил для вас небольшой сюрприз.
— Сюрприз? — повторил Фэнсгоу, подозрительно взглянув на монаха.
Но прежде чем тот ответил, в толпе произошло сильное движение, она раздвинулась и посреди площади образовался широкий проход.
Блестящий кортеж, состоявший из короля, двора и рыцарей Небесного Свода, выступил из Новой улицы.
Король ехал между Конти и Кастельмелором.
— Дорогу! Дорогу, его величеству! — кричала свита короля, расталкивая толпу.
Много рук схватилось за скрытые под платьем кинжалы, и много вопросительных взглядов устремилось на монаха; эта толпа ожидала только одного его слова, его знака, чтобы броситься на короля и его спутников.
Но монах был неподвижен.
Когда король поравнялся с ним, он почтительно поклонился.
— Поклон вашему преподобию, — сказал ему весело король. — Сегодня праздник в нашем дворце Алькантара, сеньор монах; мы приглашаем вас от всего сердца.
— Я принимаю приглашение вашего величества, — отвечал монах.
Глава XXXII. ПОСЛЕДНЯЯ КОРОЛЕВСКАЯ ОХОТА
День был сумрачный и холодный.
Королевский поезд продолжал свой путь к Алькантаре. Казалось, свита короля хотела показаться сегодня во всем блеске: рыцари Небесного Свода развернули по дороге свои сияющие красками эскадроны, в которых каждый всадник выглядел принцем.
Музыканты все время играли веселые марши.
Во главе рыцарей Небесного Свода важно ехал падуанец. Блестящая звезда его так и сверкала издали, несмотря на отсутствие солнца.
Но на лицах всадников проглядывала какая-то необъяснимая печаль. Один только Альфонс беззаботно веселился, не думая ни о чем.
— Друг Винтимиль, — говорил он Конти, — я очень рад, что снова тебя вижу; без этого проказника графа, который делает из меня все, что ему угодно, я давно бы вернул тебя, так как я вспоминал о тебе, по крайней мере, два или три раза. Но ты очень подурнел в твоем изгнании.
— Горе от разлуки с вашим величеством… — прошептал Конти.
— Я об этом и не подумал. Конечно, я солнце, которое все освещает… Видел ли ты моих собачек?
— Нет еще, ваше величество.
— Ну так я тебе их покажу… Но, Боже мой! Ты очень скучен, мой друг!
С этими словами король обернулся к Кастельмелору, думая найти с этой стороны более забавы. Но граф был мрачен и задумчив. Король зевнул и стал сожалеть, что не захватил с собой своих собачонок.
День в Алькантаре прошел, как обыкновенно проходили дни, когда король давал праздники. Сначала английский бокс, потом фокусники и бой быков. Не произошло ничего замечательного, если не считать отсутствия монаха, вероятно, забывшего свое обещание.
И только какой-то незнакомец в костюме рыцаря Небесного Свода незаметно проскользнул к столу.
За едой он был молчалив и холоден и едва дотрагивался до блюд.
Его соседи говорили, что это, должно быть, сам дьявол или граф Кастельмелор, переодевшийся, чтобы узнать сокровенные мысли королевской свиты.
Но это мнение не нашло подтверждения, так как в эту минуту граф сидел в соседней комнате за королевским столом, и Альфонс его упрекал за печальный вид.
Король от всей души предавался удовольствиям. Он был безумно весел и пил кубок за кубком, чтобы достойным образом приготовиться к предстоящей охоте.
— Граф, — сказал он посреди ужина, — твой стакан постоянно полон. Это измена, друг мой. Мы приказываем тебе выпить за наше королевское здоровье.
Кастельмелор хотел повиноваться, но это было сверх его сил. Смертельная бледность покрыла его лицо, и он едва не лишился чувств.
— Ну, что же! — закричал король, нахмурив брови.
— Ну, что же! — шепнул Конти на ухо Кастельмелору.
Граф сделал над собой сверхъестественное усилие и выпил стакан одним глотком.
— Пью за ваше королевское здоровье, ваше величество, — прошептал он.
Король обвел глазами залу и тут только заметил всеобщее смущение.
— Боже мой! — вскричал он. — Что это, точно мы на похоронах… Смейтесь! Я хочу, чтобы каждый смеялся, а то мы подумаем, что против нашей особы составился заговор.
В ответе на слова короля раздался принужденный смех.
— В добрый час, — сказал Альфонс. — Да и кроме того, если бы кто-нибудь из вас имел изменнические мысли, то ведь при мне есть шпага, которая не останется в ножнах.
— Неправда ли, граф, ты защитишь меня? — прибавил он, ударив Кастельмелора по плечу.
В эту минуту граф почувствовал то, что должен был чувствовать Иуда, предательски поцелуя Спасителя. Он остался нем и неподвижен, как пораженный молнией.
Конти отвечал за него.
— Его сиятельство поступит, как и все мы, ваше величество, — сказал он, — и надо будет пройти
