мы могли заказать вместе с Маклинами через одну датскую фирму все то, чего не было даже в ГУМе.
ГУМ – это торговый перекресток для русских со всех концов страны. Здесь можно купить все: от самой лучшей икры и вина до велосипедов и булавок. На первом этаже можно выпить шампанское в баре, но за него, как и за все прочее, надо выбить чек в кассе. Однажды, когда мы пили шампанское, я увидела пожилого человека в высоких сапогах с явно монгольскими чертами лица, который заказал бутылку вина и, не сходя с места, выпил ее до дна.
Рядом с баром продают пирожки с мясом, которыми торгуют по всему городу. Похоже, что по- настоящему в России едят только раз в день, все остальное время там чем-нибудь закусывают. Например, в театре спектакли начинаются рано – в семь часов вечера. К первому перерыву большинство зрителей уже в буфете. Еще в России очень любят мороженое, независимо от температуры на улице. В самый сильный холод по ГУМу бродят продавщицы мороженого со своими подносами.
ГУМ – это единственное место в городе, которое я обнаружила, где можно было свободно разгуливать, не сдавая в гардероб шубу, шапку и сапоги. Во всех ресторанах, гостиницах, музеях, концертных залах и Большом театре это было обязательной, скучной и длительной процедурой.
Мы с Кимом не особенно любили огромные, претенциозные гостиницы вроде «Украины» и «Националя». Стараясь избежать нежелательных встреч с теми, кто может нас узнать, мы туда никогда не ходили. Мы предпочитали старомодное очарование «Метрополя», куда часто ходили завтракать. Бывали мы также в «Праге» и в «Арагви».
После того как Ким заканчивал беседы с русскими коллегами в своем кабинете, они иногда приглашали нас на ленч в ресторан на старом судне на Москве-реке – мне там очень нравилось, и там практически не бывало иностранцев. Теперь мне кажется просто чудом, что за все долгие месяцы жизни в Москве мы ни разу не наткнулись на кого-либо, кто бы нас узнал; мы ходили свободно и открыто везде, где хотели.
Коллеги Кима – Сергей, его очень молодой и не очень умный помощник Виктор и третий человек, который бегло говорил по-немецки, но чьего имени я никогда не знала – были всегда очень добры ко мне. Они особенно старались помочь мне приспособиться к новой жизни в России. Они постоянно приносили мне журнальные статьи об искусстве и спрашивали, на какие концерты и оперы я хотела бы сходить. С самого начала они организовали для нас получение лондонской «Таймс» для Кима и «Нью-Йорк геральд трибюн» – для меня. Маклины получали «Обсервер», который по прочтении передавали нам. Помимо нашей огромной библиотеки русские друзья постоянно приносили американские и английские журналы, так что чтения нам хватало. Другим постоянным каналом связи с внешним миром были утренняя и вечерняя сводки новостей Би-Би-Си.
Наблюдая за тем, как я сражаюсь с языком, холодом и неизбежными ограничениями нашей жизни, русские предположили, что я недовольна. Прежде всего, они, конечно, думали о Киме. Но они знали, что, если я стану беспокойной и сварливой, это может плохо повлиять на работу Кима и, возможно, на его самочувствие, поэтому КГБ решил обо мне позаботиться.
Однажды утром, после долгого заседания за закрытыми дверьми кабинета Кима, я узнала, что все заседание было посвящено мне. Ким несколько раз спросил, чем я хотела бы заниматься, и я выдвинула две идеи. Меня очень интересовали техника изготовления старорусских лакированных шкатулок (палехских – прим. пер.), впервые появившихся во времена Петра I и еще изготовляемых в двух небольших деревнях под Москвой. Теперь это ремесло исчезало, качество росписей значительно ухудшилось. Эти шкатулки иногда появляются в лондонских антикварных магазинах, но их можно найти также и в ГУМе, и в некоторых магазинах для иностранцев, расположенных в центральных гостиницах Москвы и Ленинграда. Я начала свою коллекцию с двух изящных шкатулок, подаренных мне Кимом. Но прелестные старые росписи, часто вдохновленные классическими русскими операми, исчезали, быстро сменяемые портретами членов правительства.
Я очень хотела съездить в эти подмосковные деревни и изучить их технику. Мне также хотелось принять участие в реставрации старых фресок и икон, которой постоянно занимались во многих русских церквах, поскольку когда-то я целое лето изучала технику фресок в Калифорнии под руководством мексиканского художника Диего Риверы. Кроме того, я хотела побольше узнать об иконах и технике их очистки. Ким выдвинул эти идеи своим русским друзьям, но те не проявили никакого энтузиазма. Они были уверены, что прежде всего я должна выучить язык, чтобы суметь заниматься выбранной мною работой. Я была полностью не согласна. Я занималась со многими иностранными художниками и знала, что языки были не так уж важны.
К концу зимы мы вместе с Кимом начали заниматься русским языком с женщиной-профессором Московского университета, которая приходила к нам домой три раза в неделю. Каждое занятие продолжалось два часа. Начали мы с пылом, но у меня не было таланта к языкам, а Киму они давались легко. Скоро он намного меня опередил, и я начала чувствовать себя совершеннейшей тупицей. Я возненавидела наши совместные уроки. В результате мой боевой дух пропал, я почти ничему не научилась и стала еще более зависимой от Кима. Так что мои шансы на то, чтобы стать самостоятельной, заводить друзей или заниматься работой, которая мне нравилась, свелись к нулю.
Но жить было не скучно. Ранней зимой у наших попугайчиков появилось потомство, и, глядя на вылупившуюся из яйца голубую головку, Ким был возбужден не меньше, как если бы оттуда появился сам Никита Хрущев.
Русские очень любят цветы и выхаживают изо всех сил свои оконные цветники, несмотря на страшные холода. В городе цветы считаются роскошью, и русские выстаивают огромные очереди, чтобы заплатить рубль за один-единственный тюльпан. Цветочные магазины берут с налета в те дни, когда они получают свежие запасы, так что мы держали под наблюдением небольшой магазинчик рядом с нашей станцией метро. Однажды там появился гигантский фикус – как раз то, что требовалось для пустого угла в нашей гостиной. Но продавщица сказала, что фикус не продается, а предназначен только для декорации. Ким был настойчив и, в конце концов, убедил директора расстаться с его приобретением. Несмотря на размер и вес, Ким обхватил фикус обеими руками и, пошатываясь, добрел до дома. Фикус стал источником нашей гордости и радости на несколько месяцев, пока он неожиданно не начал чахнуть и совсем завял.
Пиком каждой недели были наши поездки на Главпочтамт, где у Кима был свой почтовый ящик номер 509. На дорогу уходило от тридцати до сорока минут на метро, включая пересадку. Мы бывали очень огорчены, если в ящике ничего не было. Но русские начали беспокоиться, что какой-нибудь агент, зная номер ящика, может проследить нас до дома. В результате они устроили так, что вся наша почта переправлялась в почтовое отделение рядом с нашим домом. Это было и безопаснее, и намного удобнее, поскольку Анна могла зайти туда по дороге в квартиру.
Нашим огромным наслаждением и отдыхом была музыка. Мы были постоянными клиентами магазина пластинок на улице Горького. У Кима была большая коллекция русских опер и красноармейских маршевых песен. Мы редко пропускали представление в Большом театре или во Дворце съездов. Однажды, на концерте камерного ансамбля Баршая в консерватории, мы мельком видели английского посла сэра Хамфри Тревелина, которого мы оба очень уважали. Я часто спрашивала себя, заметил ли он нас. Последний раз мы встречались с ним на завтраке в Бейруте в честь отца Кима, знаменитого исследователя Ближнего Востока Джона Филби, за несколько дней до его смерти в сентябре 1960 года. В Москве я несколько раз видела проезжавший по улице автомобиль сэра Хамфри, и мне ужасно хотелось остановить его. Но что я могла сказать английскому послу? Я знала, что его официальный пост и личный кодекс чести не позволят ему тратить время на изменников.
Я потратила много месяцев, делая нашу квартиру более комфортабельной. У одной стены я расположила секцию из четырех частей, где находились радиоприемник, проигрыватель и магнитофон. Там же были ящики для альбомов, папок, принадлежностей для рисования и многочисленные полки с коллекцией археологических находок, собранных на Ближнем Востоке, и других сувениров из Южной Америки, Мексики, Испании и Турции.
В начале июня мы вернулись в Москву из месячной поездки вниз по Волге до Астрахани, чувствуя себя здоровыми и отдохнувшими. Сергей встретил нас на набережной с замечательной вестью: наше долгожданное имущество наконец-то прибыло из Бейрута в Россию и мы могли его получить. Вместе с Сергеем мы отправились на склад, где получали свои посылки дипломаты и другие иностранцы. Наш
