Небывалый гнев вспыхнул в ней. Не помня себя, она стала протискиваться в самую гущу свалки, неистово работая локтями. Она слышала хрип, проклятья, глухие удары кулаков.
— Генри! — отчаянно крикнула она. — Генри! А через несколько минут она внезапно ощутила, что в комнате появились какие-то новые люди. Она услышала чей-то густой, властный, грозно рокочущий бас, увидела желтые лучи ручных фонариков, шарившие по лицам. Крики стали замирать. Свалка усилилась — и вдруг все стихло.
Вспыхнул свет. Комната была полна полицейских, колотивших дубинками направо и налево. Густой бас монотонно рокотал:
— А ну давай! А ну давай! А ну давай! И затем:
— Тихо! Тихо! Пошли отсюда! А ну давай! Комната пустела, словно из нее вычерпывали людей, как воду из лохани. Полицейский, притиснувший в углу какого-то солдата, отпустил своего противника и подтолкнул его к двери. Бас продолжал рокотать. Эдит поняла, что бас принадлежит полицейскому с короткой, бычьей шеей, стоявшему возле двери и одетому в капитанскую форму.
— А ну давай! Куда это годится! Своего же солдата вышвырнули в окно. Расшибся насмерть.
— Генри! — закричала Эдит. — Генри! Она бешено заколотила кулаками по спине какого-то человека, преграждавшего ей дорогу, протиснулась между двумя другими и с криком бросилась к бледному как полотно человеку, сидевшему на полу, прислонившись к ножке стола.
— Генри! — в ужасе вскричала она. — Что с тобой? Что с тобой? Они ранили тебя?
Глаза его были закрыты. Он застонал, взглянул на нее и сказал тоскливо:
— Они сломали мне ногу. Господи, какие идиоты!
— А ну давай! — кричал капитан полиции. — А ну давай! А ну давай!
Глава 9
В восемь часов утра ресторан Чайлда на Пятьдесят девятой улице отличается от других ресторанов Чайлда разве что размером мраморных столиков да блеском сковородок. Вы найдете там толпу бедно одетых людей. В уголках глаз у них еще притаился сон, они смотрят прямо перед собой в тарелку, стараясь не видеть других, таких же бедно одетых, как они. Однако если вы заглянете в ресторан Чайлда на Пятьдесят девятой четырьмя часами ранее, то убедитесь, что он совершенно не похож на другие рестораны Чайлда, начиная от того, который в Портленде, штат Орегон, и кончая тем, который в Портленде, штат Мэн. Вы увидите, что его светлые, блещущие чистотой стены скрывают шумную и довольно разношерстную компанию студентов, хористок, filles de joie[3], молоденьких светских девушек и светских повес — словом, сборище, в достаточной мере характерное для веселящегося Бродвея и даже для Пятой авеню.
Второго мая на рассвете ресторан этот был переполнен до отказу. За мраморными столиками виднелись раскрасневшиеся лица юных бездельниц, чьи отцы являются обладателями собственных поместий. С завидным аппетитом они пожирали гречневые лепешки и омлеты — неслыханный подвиг, осуществить который еще раз в этом же месте четырьмя часами позже они не смогли бы ни за какие сокровища мира.
Почти все посетители ресторана прибыли сюда прямо со студенческого бала у «Дельмонико», если не считать двух-трех хористочек из ночного ревю, которые сидели за столиком у стены и сокрушались в душе, что не сняли немножко больше грима с лица. Кое-где торчало еще несколько мрачных фигур. Серые, похожие на мышей, они казались крайне неуместными в этом окружении. Устало, с недоумением и любопытством взирали они на беспечно порхавших здесь бабочек. Однако мрачные фигуры эти являлись исключением. Ведь близилась к рассвету ночь с первого на второе мая, и атмосфера все еще была праздничной.
Гэс Роуз, протрезвевший, но немного ошарашенный, мог быть причислен к разряду мрачных фигур. Как попал он после потасовки на Сорок четвертой улице сюда, на Пятьдесят девятую, припоминалось ему смутно, словно во сне. Он видел, как тело Кэррола Кэя забрал и увез санитарный автомобиль, а потом побрел вместе с другими солдатами в северном направлении. Где-то между Сорок четвертой и Пятьдесят девятой солдаты подцепили каких-то девчонок и исчезли. Роуз добрел до Колумбус-Серкл и, увидев мерцающие огни ресторана Чайлда, решил утолить здесь свою тоску по кофе с пончиком. Он вошел в ресторан и сел за столик.
Вокруг стояла трескучая, бессвязная болтовня, звонкий смех. Роуз не сразу понял, что здесь происходит, и озадаченно поглядывал по сторонам, пока наконец не сообразил, что какая-то веселящаяся компания убивает тут остаток ночи. Какие-то шумные, беспокойные молодые люди расхаживали между столиками, точно у себя дома, пожимали всем подряд руки, останавливались, чтобы посмеяться и поболтать, а взмыленные официанты, с омлетами и булочками на поднятых над головой подносах, безмолвно чертыхаясь, старались оттеснить их с прохода. Роузу, забившемуся в самый укромный уголок, все это казалось чем-то вроде яркого циркового представления, исполненного блеска, красоты и безудержного веселья.
Потом его заинтересовала пара, сидевшая наискосок от него, спиной к залу. Мужчина был пьян. Он был во фраке, но галстук болтался развязанный, манишка, забрызганная водой и вином, вздулась пузырем. Тусклые, налитые кровью глаза блуждали по сторонам. Он дышал тяжело, прерывисто.
«Вот это кутнул!» — подумал Роуз.
Женщина была совсем или почти совсем трезва. Смазливое личико, темные глаза, слишком яркий румянец. Настороженный, ястребиный взгляд был прикован к лицу ее спутника. Время от времени она наклонялась и что-то настойчиво шептала ему, в ответ на что он либо с трудом кивал головой, либо как-то странно и жутко подмигивал.
Роуз молча наблюдал за ними, пока женщина не метнула на него быстрый негодующий взгляд. Тогда он перенес свое внимание на двух особенно шумных гуляк, которые давно уже путешествовали между столиками. К своему удивлению, в одном из них он узнал того самого молодого человека, который так радушно угощал его у «Дельмонико». Это привело ему на память Кэя. Роуз подумал о нем растроганно и с некоторым страхом. Кэй был мертв. Он свалился со второго этажа, и голова у него треснула, как кокосовый орех.
«Хороший был малый, черт подери! — слезливо думал Роуз. — Да, что ни говори, хороший был малый, а вот не повезло ему, бедняге».
Двое гуляк протискивались в это время как раз мимо столика Роуза, одинаково весело и развязно приветствуя знакомых и незнакомых. Вдруг Роуз увидел, что один из гуляк — белобрысый, с торчащими зубами, остановился, пошатываясь, поглядел на мужчину и девушку, сидевших наискосок от Роуза, и принялся неодобрительно покачивать головой.
Мужчина поднял налитые кровью глаза.
— Горди! — произнес гуляка с торчащими зубами. — Горди!
— Здорово! — хрипло отозвался тот.
Зубастый осуждающе погрозил ему пальцем и окинул женщину высокомерно-презрительным взглядом.
— Что я тебе говорил, Горди? Гордон заерзал на стуле.
— Поди к черту!
Но Дин не трогался с места и продолжал грозить пальцем. Женщина вскипела.
— Убирайся отсюда! — яростно крикнула она. — Ты пьян, вот что!
— Он тоже пьян, — заявил Дин, перестав грозить пальцем и направив его на Гордона.
Питер Химмель с осоловелым видом подтащился поближе. Он был настроен теперь на риторический лад.
— Ну, ну. — начал он таким тоном, словно его призвали уладить ссору между детьми, повздорившими из-за пустяков. — Что у вас тут такое?
— Уведите вашего приятеля, — сказала Джул резко. — Чего он привязывается?
— А в чем дело?
