сидел с каменным лицом, ожидая вызова, пока рядом решалась его судьба. Сердце колотилось, когда он входил в дверь, и он знал, что бледен. Он вскинул голову и посмотрел судьям в глаза, но сине-золотое великолепие застилал туман, и лишь одно Хорнблауэр видел отчетливо — часть стола перед председательствующим и на столе — шпагу ценою в сто гиней, дар Патриотического Фонда. Только ее Хорнблауэр и видел. Шпага, казалось, висела в воздухе — эфесом к нему. Невиновен.
— Капитан Хорнблауэр, — сказал председательствующий (гнусавый тенорок звучал ласково), — суд единогласно решил, что мужество, с коим вы повели корабль Его Величества «Сатерленд» против многократно превосходящего противника, заслуживает всяческих похвал страны в целом и собравшихся здесь в частности. Поведение ваше, равно как и офицеров, находившихся под вашим командованием, делает честь не только вам, но и всему нашему Отечеству. Посему вы с величайшим почетом оправданы.
Остальные судьи одобрительно загудели, в каюте стало шумно. Кто-то пристегивал Хорнблауэру стогинеевую шпагу, кто-то хлопал его по плечу. Хукхем Фрир был здесь и настойчиво требовал внимания.
— Поздравляю, сэр. Вы готовы ехать со мной в Лондон? Почтовая карета запряжена и ждет уже шесть часов.
Туман рассеивался медленно, перед глазами еще плыло, когда Хорнблауэр позволил увести себя на палубу и спустить в стоящий у борта катер. Кто-то кричал «ура!». Сотни голосов кричали «ура!». Команда «Виктории» облепила реи и орала до хрипоты. С других кораблей тоже вопили. Это была слава. Это был успех. Очень немногих капитанов приветствовала вот так вся эскадра.
— Я посоветовал бы вам снять шляпу, сэр, — раздался в ухе голос Фрира, — дабы показать, как вы тронуты.
Хорнблауэр снял шляпу и, немного потерянный, сидел на кормовом сиденье катера под полуденным солнцем. Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой — он был ближе к слезам. Туман опять сомкнулся вокруг, многоголосый рев казался пронзительным детским писком.
Шлюпка проскрежетала о пристань. Здесь тоже кричали «ура!». Гребцы передали Хорнблауэра наверх, его хлопали по плечам, трясли ему руку, морские пехотинцы, чертыхаясь, расчищали им с Фриром дорогу к экипажу, где встревоженные шумом лошади нервно прядали ушами. Застучали копыта, заскрипели колеса, защелкал бичом форейтор, и они вылетели на дорогу.
— Весьма удовлетворительные изъявления чувств со стороны населения и вооруженных сил Его Величества, — сказал Фрир, утирая с лица пот.
Хорнблауэр вдруг вспомнил и резко выпрямился на сиденье.
— Останови у церкви! — закричал он форейтору.
— Однако, сэр, позвольте узнать, для чего? Его Королевское Высочество 4 велел везти вас прямиком в Лондон.
— Здесь похоронена моя жена, — отрезал Хорнблауэр. Но и на кладбище его не оставили в покое — Фрир следовал по пятам, мялся с ноги на ногу, нервничал, смотрел на часы. Хорнблауэр снял шляпу и склонил голову перед резным надгробьем, но мысли разбегались. Он кое-как прочел молитву — Марии бы это понравилось, ее всегда огорчало его вольномыслие. Фрир изводился нетерпением.
— Ладно, идемте, — сказал Хорнблауэр, поворачиваясь на каблуках и направляясь к экипажу.
Они выехали из города. Приятно зеленели деревья, дальше расстилались залитые солнцем величественные меловые холмы. У Хорнблауэра к горлу подступил комок. Это Англия, за которую он сражался восемнадцать долгих лет. Вдыхая ее воздух, глядя по сторонам, он понимал: Англия того стоит.
— Ваш побег — просто подарок для Кабинета, — сказал Фрир. — Нам чертовски не хватало чего- нибудь в этом роде. Хоть Веллингтон и занял недавно Альмейду, толпа ропщет. Когда-то у нас было самое талантливое правительство, теперь самое бездарное. Ума не приложу, чего ради Кестлри с Канингом затеяли эту дуэль. Она чуть нас не погубила. Потом Гамбир с его Баскским рейдом. Потом Кохрейн заварил кашу в Палате Лордов. А вы не думаете о том, что могли бы пройти в Парламент? Ладно, об этом мы успеем поговорить на Даунинг-стрит. Пока довольно и того, что вы дали толпе повод покричать «ура!».
Мистер Фрир многое считал само собой разумеющимся — например, что Хорнблауэр всем сердцем на стороне правительства и сражался в заливе Росас или бежал из плена исключительно ради кучки дрожащих за свои кресла интриганов. Хорнблауэру стало тоскливо. Он сидел молча, вслушиваясь в перестук колес.
— От Е. Кэ. Вэ. толку мало, — говорил Фрир. — Он не прогнал нас, когда стал регентом, но он нас недолюбливает — билль о регентстве ему, понимаете ли, пришелся не по душе 5. Помните об этом, когда увидитесь с ним. И, кстати, он падок на лесть. Если вы внушите ему, что на успехи вас вдохновил пример Е. Кэ. Вэ и мистера Спенсера Персиваля 6, вы попадете в самое яблочко. Это что? Хорндин?
Форейтор натянул поводья у трактира, конюхи выбежали со свежими лошадьми.
— Шестьдесят миль от Лондона, — заметил мистер Фрир. — Еле-еле успеваем.
Трактирные слуги наперебой расспрашивали форейтора, кучка зевак — загорелые дочерна селяне и бродячий лудильщик — присоединились к ним, во все глаза таращась на сверкающий мундир Хорнблауэра. Кто-то выскочил из трактира — судя по красному носу, шелковому галстуку и кожаным гетрам — местный сквайр.
— Оправдали, сэр? — спросил он.
— Само собой, сэр, — мигом отозвался Фрир. — Оправдали с величайшим почетом.
— Ура Хорнблауэру! — завопил лудильщик, подкидывая вверх шляпу. Сквайр замахал руками и затопал от радости, селяне подхватили приветственный клич.
— Долой Бонапарта! — крикнул Фрир. — Поехали.
— Какой искренний интерес к вашей персоне, — сказал Фрир минутой позже, — хотя, естественно, на портсмутской дороге он живее всего.
— Да, — сказал Хорнблауэр.
— Помню, — продолжал Фрир, — как толпа требовала, чтоб Веллингтона повесили, пытали и четвертовали — это после Синтры. Я тогда думал, нам крышка. Но так обернулось, что нас выручил его трибунал, как теперь ваш. Помните Синтру?
— Я командовал тогда фрегатом в Тихом океане, — коротко отвечал Хорнблауэр.
Он чувствовал легкую досаду. Оказалось что ему равно неприятны восторги лудильщиков и лесть царедворцев.
— Все равно к лучшему, что Лейтона ранило в Росасе, — говорил Фрир. — Не то чтоб я желал ему зла, но это ослабило их шайку. Тут или они, или мы. У его дружков на круг выходит двадцать голосов. Я слышал, вы знакомы с его вдовой?
— Имел честь.
— Очаровательная женщина, хотя и на любителя. Весьма деятельно способствовала союзу своего покойного мужа с родственниками.
— Да, — сказал Хорнблауэр.
Всякая радость от успеха улетучилась. Даже яркий солнечный свет, казалось, померк.
— Питерсфилд вон за тем холмом, — сказал Фрир. — Полагаю, вас дожидается целая толпа народу.
Фрир угадал. Человек двадцать-тридцать толклось у «Красного Льва», еще больше сбежалось узнать, чем же кончился трибунал. Услышав радостную весть, все дико завопили, а мистер Фрир не преминул ввернуть словечко в поддержку правительства.
— Это все газеты, — ворчал Фрир, когда они, сменив лошадей, тронулись дальше. — Жалко, мы не можем поучиться у Бони и пропускать в печать лишь то, что простонародью полезно. Католическая эмансипация… реформы… дела флотские… Толпа желает участвовать во всем.
Даже дивная красота Дьяволовой чаши, мимо которой они проезжали, оставила Хорнблауэра безучастным. Жизнь утратила всякую сладость. Он мечтал вновь оказаться безвестным капитаном где- нибудь в бурной Атлантике. Каждый удар лошадиных копыт приближал его к Барбаре, а в душе закипало тоскливое, смутное желание вернуться к Марии, скучной, неинтересной, обыденной. Толпа,
