море это было ему не в новинку — больше беспокоила усталость. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем по брезенту вновь застучала вода, и рулевой объявил: «Вот и он». Судно проползло под водопадом, и рулевой, со вздохом облегчения, стянул брезент. Хорнблауэр, изогнув шею, увидел что-то далеко впереди. Глаза его давно привыкли к темноте, и в этой-то темноте, невероятно далеко виднелось что-то крохотное, не больше песчинки. Это был дальний конец туннеля. С новой силой Хорнблауэр принялся толкать ногами. Устье приближалось, из песчинки оно превратилось в горошину, приняло полукруглую форму и продолжалорасти. Стало светлее. Наконец Хорнблауэр различил темную поверхность воды, неровности на своде туннеля. Вновь пошла кирпичная облицовка, двигаться стало легче.
— Шабаш, — сказал рулевой, толкнувшись в последний раз.
Хорнблауэр все не мог поверить, что не нужно больше толкать ногами, что они вышли на свет, что на них не обрушатся больше подземные речки не придется опять задыхаться под брезентом. Судно медленно выскользнуло из устья туннеля, и, хотя солнце светило по-зимнему неярко, Хорнблауэр на какое- то время ослеп. Пассажиры громко заговорили — голоса их звучали как грохот воды по брезенту. Хорнблауэр сел и, моргая, огляделся. На бечевнике стоял человек с двумя лошадьми, он поймал брошенный рулевым конец, и вместе они пришвартовали паром к берегу. Здесь сходили многие пассажирки, они начали выбираться наружу со своими кульками и курами. Другие ждали на берегу, готовясь сесть на судно.
— Горацио, — сказала Мария, выходя из каюты первого класса. Маленький Горацио проснулся и тихо ныл.
— Да, дорогая?
Хорнблауэр понял, что Мария заметила беспорядок в его одежде. Он понял, что сейчас она начнет журить его, чистить, опекать с той же материнской заботой, с какой опекает его сына. Только этого ему сейчас не хватало.
— Минуточку, дорогая, с твоего позволения, — сказал он и, неловко ступив на бечевник, присоединился к беседе рулевого и конюха.
— Здесь никого нет, — говорил последний. — И, поверьте мне, до Оксфорда вы никого не найдете.
Рулевой ответил примерно тем же, что и предыдущему конюху.
— Ничего не поделаешь, — философски заметил конюх. — Придется вам ждать грузовое судно.
— Некому править лошадьми? — спросил Хорнблауэр.
— Некому, сэр, — ответил рулевой, и, поколебавшись, спросил: — Ведь вы, небось, не согласитесь править парой лошадок?
— Нет, — поспешно отвечал Хорнблауэр. Вопрос захватил его врасплох. Мысль, что придется, подобно несчастному Чарли, править двумя лошадьми, его испугала, и он не успел этого скрыть. И тут же он понял, как восстановить свое достоинство и одновременно вырваться из-под Марииной опеки: — Но я возьму руль.
— Конечно, сэр, — отвечал рулевой. — Не впервой вам. А с коняшками я управлюсь. Плевать, что уменя эта штуковина железная.
Он посмотрел на стальной крюк, заменявший отсутствующую руку.
— Очень хорошо, — сказал Хорнблауэр.
— Я так благодарен вам, сэр, — сказал рулевой, и в подтверждение своей искренности прибавил несколько непечатных слов. — У меня на это плаванье контракт — два ящика чая, первый китайский урожай. Вы спасли мне несколько фунтов, сэр, и мое доброе имя. Я вам благодарен, как…
И он добавил еще несколько ругательств, долженствующих засвидетельствовать его искренность.
— Хорошо, — сказал Хорнблауэр, — чем раньше мы тронемся, тем раньше будем на месте. Как вас зовут?
— Дженкинс, сэр. Том Дженкинс, рулевой — теперь форейтор. — Он потянул себя за вихор. — Грот-марсовый на «Превосходном», капитан Китс, сэр.
— Очень хорошо, Дженкинс. Тронулись.
Конюх принялся запрягать. Пока Дженкинс разматывал носовой швартов, Хорнблауэр отвязал кормовой и стоял наготове, оставив на тумбе лишь один оборот. Дженкинс неуклюже взобрался в седло и намотал поводья на крюк.
— Горацио! — воскликнула Мария. — О чем ты думаешь?!
— Я думаю, как нам быстрее добраться до Лондона, дорогая, — ответил Хорнблауэр. Тут щелкнул бич, и буксирные тросы натянулись.
Хорнблауэру пришлось с тросом в руке прыгать на корму и хвататься за румпель. Если Мария и продолжала ворчать, он уже ее не слышал. Удивительно, как быстро «Королева Шарлотта» набирает скорость. Лошади перешли на рысь, под носом парома запенился бурун. Теперь лошади скакали легким галопом, и скорость казалась просто фантастической. Разгоряченному воображению Хорнблауэра чудилось, будто теперь, когда он стоит у руля, судно мчится гораздо быстрее, чем прежде, когда он был всего лишь беззаботным пассажиром. Берега проносились мимо. К счастью, в верховьях глубоко врезанный канал шел поначалу почти прямо. Два буксирных конца, привязанные к носу и к корме, удерживали паром параллельно берегу. Хорнблауэру, с его математическим складом ума, нравилось это разумное приложение сил, однако, осторожно двинув румпель, он почувствовал, что ощущение несколько необычное. Он с тревогой глядел на приближающийся поворот, поминутно переводил взгляд с одного берега на другой, желая убедиться, что держится середины канала. А почти сразу за поворотом мост — еще один чертов мост, построенный для экономии. Бечевник исчезал под аркой, и середину быстро суживающегося канала трудно было различить. Мария явно что-то говорила, маленький Горацио отчаянно вопил, но Хорнблауэру было не до них. Он повернул руль и вписался в поворот. Копыта передней лошади уже стучали по брусчатке. Господи! Он взял слишком круто. Дернул в другую сторону. Опять слишком круто! Повернул румпель обратно и выровнял судно, как раз в ту минуту, когда оно уже входило в узкое место. Паром развернулся, даже быстрее, чем нужно — корма с грохотом ударилась о кирпичную облицовку канала. Однако вдоль борта были положены толстые канаты — очевидно, именно на такой случай — и они смягчили удар. Пассажиры даже не попадали со скамеек, а вот Хорнблауэр, согнувшийся под аркой моста, чуть не полетел лицом вниз. Думать некогда. Маленький Горацио, видимо, шлепнулся на палубу при ударе и теперь вопил громче прежнего, но и об этом думать некогда — канал снова изгибается. Щелк, щелк, щелк, щелк — это Дженкинс хлопает бичом, подгоняя лошадей — неужели ему все еще мало? Из-за поворота появился встречный паром. Он двигался неторопливо, влекомый одной лишь лошадью. Хорнблауэр понял, что Дженкинс четырежды щелкнул бичом, подавая сигнал, чтоб их пропустили. Оставалось надеяться, что владелец баржи подчинится сигналу. Тот сидел на лошади и, приблизившись к «Королеве Шарлотте», резко натянув поводья, свернул с бечевника. Его жена круто повернула руль, и баржа по инерции вильнула к водорослям противоположного берега. Канат, тянущийся от лошади к барже, провис на бечевнике до земли, остальная его часть довольно глубоко погрузилась в воду. Лошади Дженкинса проскакали над канатом, Хорнблауэр направил паром в узкий промежуток между баржей и бечевником. Он догадывался, что у берега мелко, и что хозяйка баржи, полагаясь на опыт рулевого, оставила ему минимум свободного места. Нужно пройти почти вплотную к барже. Хорнблауэр был близок к панике.
Право руля — одерживай. Лево руля — одерживай. Он командовал себе, как командовал бы рулевому на своей шлюпке, однако в его смятенном мозгу вспышкой пронеслось: он не может полагаться на свои неуклюжие руки так, как полагался бы на опытного рулевого. Паром вошел в промежуток между баржей и берегом. Корма все еще поворачивалась, и Хорнблауэр в последний момент повернул руль, выравнивая ее. Баржа пронеслась мимо — женщина крикнула что-то, приветствуя Хорнблауэра, и осеклась на полуслове увидев за рулем «Королевы Шарлотты» незнакомца. До Хорнблауэра доносился звук ее голоса, но слов он не разобрал — ему некогда было вникать.
Баржа осталась позади, и Хорнблауэр перевел дыхание. Теперь он улыбался — все хорошо в этом лучшем из миров, хорошо вести паром на скорости девять миль в час по каналу Северн. Но Дженкинс снова кричал — они приближались к шлюзу. Дженкинс замедлил скорость. Шлюзовые ворота были открыты, смотритель стоял наготове. Хорнблауэр направил паром в шлюз. Задача облегчалась тем, что скорость «Королевы Шарлотты» резко упала, как только впереди нее прошла поднятая ее же носом волна. Хорнблауэр схватил кормовой швартов и спрыгнул на берег. Чудом не упал. Швартовая тумба в десяти
