бегущего последним Пикассо вдруг брызнул фонтанчик не бычьей, а его собственной крови, и он обернулся на бегу и увидел человека, из-за крови на лице и на всем теле напоминающего раздавленный помидор, с настоящим, не водяным, пистолетом в руке.
Пикассо выхватил свой пистолет и застрелил помидора, почти не замедляя бег. Я не заметил, как мы оказались в машине.
– Ты весь дрожишь, – сказал мне Пикассо. Он сжимал руку в том месте, где она кровоточила.
– Я тоже перевозбудился, когда оказался на охоте в первый раз, – признался Роден. – Как ты, Пабло?
– Отлично, – ответил Пикассо. – Заедем к Сарьяну?
– Конечно.
– Сарьян – наш лечащий врач, – объяснил мне Пикассо, и мы прибавили скорости.
17. Веселые танцы
Пикассо отправился к доктору Сарьяну, который был примечателен хотя бы тем, что принимал в любое время дня и ночи. Миро вызвался сопровождать раненого. Мы с Роденом остались возле машины.
– А где Ван Гог? – спросил Роден. – Почему ты не с ним?
Не успел я ответить, как Огюст уже набирал телефонный номер.
– Винни, привет! Ты где?.. Тебе привет от Альбрехта Дали. Почему ты его бросаешь одного?… Я, Роден и Пикассо… Ну и Альбрехт. Мы возле клиники Сарьяна… Ничего не случилось. Пикассо легко ранили… Нет, с Альбрехтом все в порядке. Хотя постой… Почему ты хромаешь, Альбрехт? Ты не ранен?… Нет, с ним все в порядке… Хорошо, что ты рядом, подъезжай, мы ждем.
Ван Гог приехал через минуту. За рулем его мерседеса сидел Гоген, который тоже вышел из машины, но держался в стороне, пристально поглядывая на меня.
– Я рад, что ты уже познакомился с ребятами, – сказал мне Ван Гог.
Он обнял сначала Родена, потом меня.
– Странно, что ты жив, – тихо сказал Ван Гог, хлопая меня по спине.
– Какие планы? – спросил он у Родена.
– На танцы, – ответил Огюст. – Но ты, Винни, насколько я помню, не любишь танцев.
– Танцы никто не любит, – сказал Ван Гог. – В клубы ходят не ради танцев.
– Все кроме меня, – возразил Роден. – Я люблю танцевать.
И Роден под музыку из автомобиля показал, как он это делает.
– Что, уже колес наелись? – спросил Ван Гог, наблюдая па Родена.
– Будешь? – Роден протянул ему таблетку.
Ван Гог поморщился, но таблетку взял.
– А вот и я! Жив и здоров! Привет, Винни! – это был Пикассо с перевязанной рукой.
– Привет, Винни, – сказал Миро. – Сарьян сказал, что Пабло нельзя на дискотеку.
– Ерунда! – бросил Пикассо. – Я чувствую себя лучше, чем когда-либо раньше! Поехали, поехали! Сколько можно здесь находиться!
– Садись ко мне в машину, Альбрехт, – произнес Ван Гог, и я не смог отказаться от этого предложения.
– Ты меня очень подвел, Дюрер, – сказал Винсент в автомобиле. – Предстоит серьезный разговор о твоем поведении, но не сейчас. Как ты с ними познакомился?
– Случайно, – признался я.
– Ты ведь не веришь в случайности, как и я? А, Дюрер? – он закурил. – В клубе Поль будет все время рядом с тобой. Даже в туалете.
Когда мы пересекли порог клуба, я почувствовал, что таблетка только сейчас набрала во мне полную силу. Музыка доносилась сверху и изнутри, продолговатые фигуры преломлялись в пульсирующем свете. Я стряхивал с себя ледяную скорлупу, я пробуждался.
На вибрирующих ногах я прошел к танц-полу. Гоген вертелся поблизости. Отличная музыка! Я готов был рыдать на груди диджея, рыдать от счастья.
– Пей больше и чаще, – посоветовал Роден, протискиваясь рядом со мной сквозь танцующую массу.
Я почувствовал, как сильно хочу пить, и бросился к бару.
– У меня нет денег, – обратился я к Гогену. – Пожалуйста, купи мне три чая.
– Сразу три? – переспросил бармен.
– Да. Сразу три.
Потом я выпил еще один чай, потом еще два. Мне потребовалось срочно посетить туалет, и я сказал об этом Гогену. Он зашел в туалет вместе со мной.
– Прошу Вас, Альбрехт, – издевательским тоном произнес Гоген, распахивая передо мной дверь одной из кабинок.
За дверью на унитазе с закрытой крышкой сидел Пикассо. Перевязанную руку я узнал раньше, чем его треснувшее лицо, на котором застыли брызги крови и мозга. В повисшей руке он держал пистолет, дуло которого касалось кафельного пола.
18. Призраки в опере
Действие наркотика улетучивалось медленно и болезненно.
В два часа ночи я перестал следить за тем, что происходило вокруг. Кажется,всей компанией – Ван Гог, Роден, Миро и я – побывали в еще одном клубе, а потом опять сели в машины и подъехали к красивому зданию. Увидев это строение, я с трудом, но все же заставил себя осмысливать происходящее, потому что это был не очередной клуб, а Национальная Опера, и было четыре двадцать утра.
Мы заняли места в одной из лож, положив ноги на впереди стоящие кресла. В ложе напротив сидел парень с двумя девушками, они помахали нам, а мы – им. Других зрителей не было.
Опера началась, как только все расселись – «Риголетто», на итальянском языке.
– Почему мы здесь? – поинтересовался я у Ван Гога.
– Слушаем оперу, – ответил он. – Нужно попуститься после диско. Катарсис.
Видно было, он нервничает. Все понимали, почему. Ария на сцене завершилась, и Роден произнес в образовавшейся паузе:
– Я думаю, все согласятся, происшествие с Пабло касается каждого из нас.
Миро: «Происшествие»? Да ладно, называй это самоубийством, как есть!
Роден: Мы можем назвать это самоубийством только после заключения, которое сделают специалисты.
Ван Гог: Когда будет информация?
Роден: Завтра в полдень.
Дюрер: Это очень похоже на самоубийство.
Ван Гог: В общем, да.
Миро: Значит, цепочка продолжилась.
Роден: О чем ты, Миро? Неужели ты веришь в этот бред? А ты, Винсент, что, тоже веришь в это?
Ван Гог: Тем не менее, Пикассо не пошел в оперу.
Роден: Альбрехт, что ты об этом думаешь? Ты читал записку своего брата? Может, ты нам все объяснишь?
Дюрер: Я познакомился с Пабло только сегодня, но Сальвадор, которого я знал, никогда бы не убил
