разной дрянью. Бросалось в глаза огромное количество пепельниц — от хрустальных, помнящих Хрущева, до старых консервных банок и битых горшков. По стенам висели афиши, имеющие прямое или косвенное отношение к Аське. Фотографии, изображающие Аську в многочисленных однообразных ролях. Запылившаяся пишущая машинка «Ятрань» со вставленным и уже пожелтевшим листком, где бессмысленно была набита буква «ДДДД». Куча пустых банок из-под кофе. У стены несколько гигантских полотен друга- сюрреалиста. Болезненные фантазии в крупных мазках перекипали через край, грозя хлынуть в комнату. Одна небольшая картинка висела на стене. В нее была вогнана кирка. Видать, наиболее продвинутое достижение друга-сюрреалиста. На другой стене, сладостным мещанским диссонансом, жались на позапрошлогоднем календаре трогательные котятки.
Сигизмунд огляделся. Аська закрыла дверь и, не переставая браниться, пошла за ним в комнату. Давненько не виделись они с Аськой. Считай, с лета. Кое
—что переменилось.
Во-первых, появилось несколько новых фотографий. На всех запечатлен один и тот же человек. Внешностью напоминает актера, который в 70-е годы на Одесской киностудии всегда играл бандитов. В крайнем случае — махновцев.
Человек на фотографиях ел, выступал с трибуны на митинге, веселился, как-то исключительно противно, хозяйским жестом, притискивая к себе Аську. Аська на снимке хохотала во весь рот и была неадекватна.
Сигизмунд показал на фотографии и спросил:
— А этот мудак — кто?
Аська обиделась. Оказалось, вовсе не мудак, а Алексей. Она, Аська, со своим Театром Принципиальной Жестокости летом участвовала в кампании по президентским выборам. Мол, не сдавайся, Борис!..
— А мудак-то этот — он кто? — вторично спросил Сигизмунд, специально желая разозлить Аську.
Алексей — он не мудак, сказано же тебе, Морж! Он организовал выступления ТПЖ в поддержку Бориса в своем районе.
— В каком районе-то? — лениво осведомился Сигизмунд. — На Ржевке, что ли?
Оказалось, в Сямженском.
— Господи! А где ж такое?
Аська затруднилась ответить, где это. Их туда привезли.
— Долго хоть везли? Можно по километражу высчитать?
— Да, — подтвердила Аська. Тут оказалось, что они всю дорогу беспробудно пили и репетировали, поэтому никто толком не отследил, сколько они ехали. Но ехали на поезде.
Короче, пленил Алексей доверчивую Аську. И сам пленился ею тоже. Несколько месяцев в ее квартире жил. Потом свалил. Аська сперва в отчаяние пришла и умереть желала. Сигизмунду за моральной поддержкой позвонила, но его, говнюка, дома не оказалось. На автоответчик наговорила. Кстати, получал послание?
Сигизмунд отмолчался. Аська все равно не заметит.
— Ну вот, представляешь, как дура, взяла бритву и пошла себе вены резать. Иду, а по радио Патрисия Каас поет… Или Мирей Матье? Хорошая такая песенка, просто чудо… Остановилась дослушать до конца. Невозможно не дослушать, вот что такое искусство, представляешь? — Аська нервно расхохоталась, отчего свитер едва не спал к ее тощим ногам. В последний миг подхватила. — Стою с бритвой в руке и слушаю песенку. А как дослушала, так и подумала: «А ну это все на хер!..» И не стала ничего себе резать. Теперь этой бритвой подмышки брею и еще кое-где, мне для роли надо, я тебе потом покажу… Хорошее лезвие, долго не тупится…
Театр Принципиальной Жестокости, где подвизалась Аська, существовал, к величайшему изумлению Сигизмунда, уже шестой год. Спектакли, в которых играла Аська, были похожи друг на друга, как блины, но Аська всякий раз взахлеб рассказывала о новой роли. Объясняла, с примерами из Фрейда, Грофа и Кастанеды, чем новая роль отличается от прежней. Сигизмунд разницы не замечал, что скрывал.
Главный режиссер театра был, по мнению Сигизмунда, злобный маньяк. Маленький, чернявый, с мокрыми губами под тараканьими усиками. Пробивная способность и жизнестойкость увеличивали сходство, взывая к инстинктам генерального директора «Морены». Аськин реж умудрялся примазываться к любому мероприятию: будь то фестиваль фейерверков, совместное с американцами и прочими пацифистами расписывание грандиозного деревянного забора на Петропавловской крепости или замена мэра губернатором. На все он отвечал очередным сценическим паскудством.
Аськины роли — как, впрочем, и все остальные — были бессловесны. Для издания звуков, преимущественно утробных или желудочных, по сцене бродили два бугая. Они либо мычали и создавали звуковую имитацию процессов жизнедеятельности организма, либо били в какой-нибудь железный гонг.
Сценический костюм имелся один на все случаи жизни: облегающее трико телесного цвета. Поверх трико рисовались те самые подробности, которые трико скрывало. Иногда в ходе действа трико снималось или — в одном очень дорогом спектакле — вообще яростно раздиралось в клочья. Иногда трико не снимались.
Сценографическое решение было нагло сперто мокрогубым режиссером у футболистов. Актеры назывались соответственно. Например, Аська была левым нападающим. Только однажды ей довелось побывать центральным полузащитником. Потом она долго рассказывала, что это дало ей совершенно иное чувствование сценического пространства и фактуры всего спектакля в целом.
Сигизмунд был вынужден таскаться на все ее премьеры, а после напиваться с коллективом в грязных и темных маленьких гримерках, где мужчины и женщины переодевались свально, подчас путая в полумраке шмотки. Аська как-то раз обнаружила на себе мужские трусы и долго хохотала, повторяя: «Входит и выходит, входит и выходит…»
Эти попойки традиционно сочетали очень плохой табак с еще худшей водкой и мучительным пробуждением наутро.
Последнее творческое достижение ТПЖ заключалось в том, что мокрогубый таракан решил обратиться к русской классике и поставить чеховскую «Чайку». В собственной интерпретации и сценографическом решении. Аська опять была левым нападающим. Уверяла, что это будет новое слово в искусстве. Репетиции почти закончены, по весне собираются везти опус сперва в сопредельную Финляндию, а там и по Европам.
— Крыску-то покажи! — оборвал Сигизмунд бесконечный поток аськиных рассуждений.
— Ой, она такая беленькая, маленькая, пушистенькая… — засюсюкала Аська. И вдруг напустилась на Сигизмунда — вспомнила: — А ты, Морж, шляешься неизвестно где, все тараканов моришь, а она мне провод у холодильника перегрызла… А скажи: вот где ты шляешься?
— На работе.
— А вечером? Вечером вчера где был? Небось, по блядям пошел?
— В гараже я был.
— В гараже он был! Небось, к Наталье поволокся, да? На поклон к ней, да? Она тебя, между прочим, не любит. Она тебя не ценит. Она тебя клопомором называет. И неудачником.
— А ты откуда знаешь? — подозрительно спросил Сигизмунд. Больно уж похоже на Наталью.
— А мне так кажется, — безапелляционно ответила Аська и вдруг схватила его за рукав, потащила на кухню. — Пойдем Касильду смотреть.
— Касильду?
— Ну, это ее так зовут. Надо же ее как-то называть.
— А она откликается?
— Нет, конечно.
Они вошли на кухню. Что-то белое стремительно пронеслось по плите и обвально рухнуло за холодильник. Затихло. Потом вдруг завозилось, заворочалось.
— Что ты там, бегемота прячешь? Или Алексея?
Но видно было, что Аська уже прочно успела забыть Алексея.
