домой в пять утра? Вот кобель же не интересуется, в котором часу он возвращается домой. Почему тогда девка интересуется? Вон, вся распухла от слез.
Выходит, пока они с Аськой обсуждали перинатальные матрицы, эта дурища сидела одна в пустой квартире и боялась. Небось, и не ела — его ждала. Обычно в это время он, Сигизмунд, всегда был дома.
Лантхильда завершила свой монолог тем, что показала на Сигизмунда, на себя и дважды провела ладонью по горлу. Потом судорожно вздохнула и замолчала.
Сигизмунд стащил с себя куртку. Кинул в угол. Ботинки снял, взял и понес в коридор. И без того наследил.
Заглянул на кухню. Задел головой мешочек с крупой. Конечно, девка ни черта не ела. Посреди стола в латке стояла гречневая каша. Лежали две ложки.
Сигизмунд полез в холодильник, достал йогурт в пакете. Налил здоровенную кружку — пошел девку поить.
Девка поначалу отказывалась, но он настоял. Тогда она принялась пить. Хлюпала в кружку, почавкивала, сопела. Сигизмунд сел рядом — смотрел.
Откушав, Лантхильда обрела было словоохотливость. Однако Сигизмунд толкнул ее, чтоб ложилась, накрыл сверху одеялом, а сам сел рядом, на ковер, прислонясь спиной к тахте.
— Зря ты, девка, так беспокоилась. Живой я. Затраханный, правда, но живой. Вот ты не понимаешь, что такое кольцо в пупе. Темная ты. И Антон Палыч Чехов с косяком невнятен тебе останется. И чайка перинатальная мимо тебя пролетит. Эх, девка!.. Учиться тебе надо. Паспортом обзаводиться, пропиской какой-нибудь…
Лантхильда неподвижно внимала, глядя в потолок. Сигизмунд зевнул.
— Жизнь в большом городе — она, девка, такого простодушия не спускает. Ну, задержался мужик где-то. Где? У бабы. Это у вас все в одной избе на печке клопов давят, Вавила там, брозар с Аттилой. А тут каждый в свой угол забиться норовит. Вот Федор бы тебе объяснил. Федор умеет доходчиво объяснять. Он бы тебе на двух пальцах показал и доказал, как это бывает. Вот сломался у Аськи холодильник — что делать Аське? А то и делать! Звонит Аська Сигизмунду: так, мол, и так, Морж, Касильда-крыса холодильник мне отгрызла.
Девка насторожилась. Пошевелилась.
— Сигисмундс мис Касхильдис?..
— Это, девка, уже зоофилия получается.
У Лантхильды забурлило в животе. Сигизмунд погладил девкин живот поверх одеяла. Бурлило так, что сквозь одеяло пробуравливало.
Девка повторила, злее и настойчивее:
— Касхильд?
Пришлось вставать, тащиться в свою комнату, брать блокнот, рисовать в нем крысу и предъявлять девке на поглядение.
— Это Касильда.
Девка тупо уставилась на рисунок.
— Ито Касхильд ист?
— Йаа, — с наслаждением протянул Сигизмунд. И показал на ладони размеры Касхильд. — Она такая беленькая, пушистенькая, красноглазенькая… На тебя похожа…
Девка слушала, моргала. Потом зевнула.
— Ты спи, спи, — сказал Сигизмунд. — Я тебе сказку расскажу. Жила-была птица. Звали ее Чайка… Чайка по имени Джонатан Ливингстон… И вот она летала, летала… У нее был хвост и аэродинамические показатели…
Он сам не заметил, когда заснул. Очнулся от того, что звонили в дверь. Он шевельнулся — и охнул. Все тело затекло. Так и отрубился, сидя на полу и откинув голову на тахту. В его возрасте уже чувствительно.
Лантхильда спала, как камень, и ничего не слышала. Глянул на часы: девять утра. Кого там еще черти несут? Не Наталья же с ревизией.
Кое-как Сигизмунд встал, поволокся к двери.
Бодрый голос из-за двери произнес:
— Гражданин Морж?
— Кто там? — слабо спросил Сигизмунд.
— Сержант Куник.
Это был участковый, понятливый и въедливый, как дядя Степа.
— Сейчас…
Сигизмунд открыл. На пороге, всем своим подтянутым видом внушая уверенность в завтрашнем дне, стоял сержант Куник. За сержантом терлась, изводясь от любопытства, соседка снизу — Сигизмунд знал ее в лицо и здоровался, но так и не выяснил, как ее зовут.
Сержант поднес руку к козырьку и произнес:
— От соседей поступила жалоба. Нарушение правил общежития в ночное время. Шум ночью, драки, крики…
— Да вы заходите, — перебил Сигизмунд.
Участковый вошел и остановился в прихожей. Кобель мгновенно изнемог от запаха сапог. Соседка маячила на площадке. Участковый перегородил ей дорогу. Деликатность по-ментовски, блин.
Поглядев, как кобель позорно извивается у дивно пахнущих сапог участкового, Сигизмунд ухватил пса за ошейник, извинился и изолировал животное в своей комнате. Дальнейший разговор происходил под приглушенные стоны обиженного кобеля.
— Шумели ночью, гражданка Федосеева говорит — кричали, стучали чем-то, выли надсадно…
Участковый цепко поглядел на Сигизмунда, но следов пьяного дебоша не обнаружил. Такие следы он обнаруживал мгновенно.
— Что тут ночью стучало?
Сигизмунд не нашел ничего умнее, как ответить:
— Это я головой об стену бился.
Гражданка Федосеева за спиной у участкового замерла, боясь пропустить хоть слово.
— Зуб у меня болел, — пояснил Сигизмунд. — Верхний правый мудрости. И вопил тоже я. И выл. И шалфеем полоскал. Потом снова выл. Пополощу — повою… С двух часов головой биться начал. Руку себе прокусил.
И предъявил укушенную девкой руку.
Сержант Куник вдруг закаменел лицом. Желваки напряглись. Подумал о чем-то, видать.
— Сразу бы пошли, что же вы так… запустили…
— До пяти утра с мыслью свыкался… Потом побежал к «Колизею», знаете — там круглосуточный, в Доме Журналистов…
Сержант еще раз поднес руку к козырьку, уронил: «Сочувствую» и, смывая с сигизмундова порога гражданку Федосееву, удалился. Сигизмунд закрыл дверь.
Еще раз посмотрел на часы. Девять часов десять минут. Пойти, что ли, раздеться да в постель залечь по-людски?
ГРААЛЬ вселился быстро и незаметно. Подъехал микроавтобусик, выкрашенный в желтый цвет. Замечателен был разве что своей обшарпанностью да английской надписью на борту: «Возлюби Христа всем своим сердцем!» Должно быть, обломок какой-то христианской гуманитарной миссии, занесенной в Россию на излете перестройки. Оттуда выволокли несколько ящиков, компьютер и конторский шкаф темного ДСП. Затем последовала рогатая вешалка и десяток папок-регистраторов.
Все это добро оба Сергея невозмутимо таскали из микроавтобуса. Сигизмунд сидел за светочкиным столом, рассеянно глядел на падающий снег, на микроавтобус, тщетно призывающий возлюбить, на Федора, стоящего возле кабины и что-то увлеченно говорящего. У Федора двигались губы, он то и дело приосанивался. Должно быть, про шурина рассказывал. Сергеи невозмутимо сновали мимо Федора взад-
