— Чего боишься-то? Хоть на пальцах покажи, пойму.
Он потряс ее за плечо. Девка подняла к нему зареванную рожу и разразилась длинной слезливой тирадой. В тираде Сигизмунд обнаружил, к своему удивлению, чисто питерское слово «Охта». Что-то у девки, видать, с Охтой связано. Топили ее в Охте, что ли?
Или держали взаперти где-нибудь на Охте? А держа, в ванне пользовали. Извращенно.
Фу ты, глупости какие в голову лезут… А может, и не глупости. Как бы то ни было, Охта — это, может быть, зацепка. Ну да и с этим со временем разберемся.
— Ладно, мать, не бойся. Тут тебе не Охта-река. Тут канал. Великого русского писателя имени. Небось, и не слыхала о таком. Он «Горе от ума» написал. Пьесу. — И прокричал: — «Карету мне, карету!» Поняла?
Похоже, что-то поняла. Успокаивающе воркуя: «Не ссы, тут не Охта, тут центр, цивилизация — тут не обидят», поволок обратно в ванну. Девка обреченно тащилась за ним.
У самой двери снова начала упираться. Головой мотала, приседала, руку вырвать норовила. Но Сигизмунд строго по имени к ней воззвал:
— Двала!
Как ни странно, подействовало. Покорилась.
Сигизмунд решил девкину психику лишний раз не травмировать. Лучше будем следовать за ней по пути ее транса. ЭнЭлПи называется. Сейчас в журналах об этом пишут.
Кобеля призвал и в ванну его засунул. Полил из душа. Кобель мыться любил. Потом, как мытье закончилось, выскочил, отряхнулся под вешалкой и понесся по квартире, гавкая и обтираясь на ходу об обои.
— Видишь, — сказал Сигизмунд, разворачивая дурковатую девку лицом к кобелю,
— собака, животное — и то не боится. Стыдно, барышня.
Он окатил ванну после кобеля и стал набирать воду. Добавил шампуня, чтобы пена поднялась. За пеной воды не видно. Все не так боязно.
А девка устрашаться перестала, дивиться начала. Палец под кран сунула, под струей подержала. Потом в кране пошуровала. Забрызгалась.
Сигизмунд показал ей, как переключать воду на душ. Заставил пару раз переключить — показать, что поняла. Еще раз на полотенце показал и на мыло. Шампунь выдал — хороший. Потом в нее пальцем ткнул и на ванну показал. Девка замотала головой.
Может, стесняется? Может, и так.
Погрозив ей для вящей убедительности кулаком, Сигизмунд вышел. Закрыл за собой дверь. Пусть теперь сама думает.
Снова засев на кухне, Сигизмунд погрузился в раздумья. На работу он сегодня, конечно, не пойдет. Какая тут, к черту, работа. Выспаться бы. Если удастся. Ладно, в «Морену» он утром позвонит, предупредит, чтобы сегодня не ждали.
Теперь касательно пленницы. Рассказывать о ней пока что никому не стоит. То, что девка с Охты, может, в принципе, менять дело. Не сразу ее здесь найдут. Сперва по городу побегают.
Однако же объявления расклеить надо. Для отмазки. Только не во дворе. Чуть в стороне. Часика через два пойти и наклеить — часов до десяти провисят. Потом все равно сорвут.
А девку после горячей ванны в сон, глядишь, потянет. Уложить да дверь на швабру закрыть.
Господи, дурак-то какой! Притащил грязную полоумную девку, накормил, теперь вот ванну ей предоставил…
Сигизмунд пошел в ту комнату, где стояла тахта. Потянул носом. Вздохнул неодобрительно. Полез форточку открывать. Застелил тахту бельем и спохватился: забыл девке халат выдать. Не хватало еще, чтобы она снова свои грязные тряпки после ванны нацепила да на чистое завалилась. С этой полоумной станется.
Закрыл форточку и направился к ванной. Остановился. Слышно было, как шумит вода и поплескивает девка. Освоилась. Сигизмунд приоткрыл дверь и увидел, что она задернула занавеску. Сказал, чтобы не пугалась: «Это я» и повесил халат на крючок. Брезгливо собрал с пола ее грязные шмотки и сунул в полиэтиленовый мешок, где держал вещи на стирку. Девка замерла и маячила за полиэтиленовой занавеской тихо-тихо. Сигизмунд подбодрил ее:
— Давай, Двала, отмывайся.
И зачем-то на цыпочках вышел.
Ну сущий дурак. Осел. На таких вот и ездят.
Минут через десять он услышал, как она выбралась из ванной, не потрудившись завернуть кран, и прошлепала в комнату привычным маршрутом — к тахте. Чертыхнувшись, Сигизмунд пошел выключать воду.
Мылась девка как избалованная барыня. Ничего за собой не прибрала. Воду не спустила. Спасибо хоть полотенце повесила. Надо будет его постирать в первую очередь.
Мечтая избавиться от неопрятной девки, Сигизмунд тем не менее потащился укладывать ее баиньки. Предвидел, что и здесь могут возникнуть какие-либо сложности.
В том, что сложности возникли, убедился сразу, едва переступил порог. Девка топталась у входа и в панике смотрела на постель.
Сигизмунд молча достал старую тельняшку, кинул на тахту. Кивнул: тебе, мол. Проверил, хорошо ли вытерла наркоманка волосы. Волосы девка вытерла плохо — висели мокрыми прядями. Ну да и хрен с ней. Не фен же ей давать. Ему-то что за печаль. Хочет спать на мокрой подушке — пусть спит.
Погасил свет (девка вздрогнула) и вышел. Закрыл дверь на швабру. Не забалуешь.
Девка тотчас же стала скрестись. Сигизмунд вытащил швабру и досадливо поглядел на полоумную. Она помялась на пороге, а потом пошла ко входной двери. По пути несколько раз оглядывалась. У входной двери остановилась, проговорила что-то.
То ли опыт собачника подсказал, то ли к девкиному юродству уже попривык, только дошло до Сигизмунда, чего девка добивается. На улицу она просится. Она и в тот раз просилась, да только он не понял.
— Что? — сказал он. — Пепси-кола знать о себе дает? Идем.
Он взял ее за локоть и потащил от входной двери к туалету. Она привычно упиралась. Сигизмунд приоткрыл дверь, кивнул на унитаз. На лице девки показалась мучительная тоска. И явное нежелание что- либо понимать…
И что они такое там, на Охте, с ней сделали? Говорят, сейчас «белые братья» людей и зомбируют, и мозги промывают — в животных превращают. Не хватало еще, чтобы такие сюда заявились.
Сигизмунд подтолкнул ее, как-то сходу усадил на унитаз и вышел, хлопнув дверью. И тут же пожалел, что не показал, как за ручку дергать.
Девка угомонилась через полчаса. Были слышны уже на улице первые утренние машины. Сигизмунд курил и с тоской думал о завтрашнем дне.
Глава вторая
Следующий день оправдал опасения Сигизмунда и даже с лихвой их превзошел. Поспать, конечно, так и не удалось. Выпил слишком много кофе — вот и перевозбудился. Сидел как сыч, злой на весь белый свет. Знал: ходить ему сегодня с головной болью.
Да и без всякого кофе жгучая досада на самого себя не дала бы глаз сомкнуть. Надо же было столь бездарно вляпаться. Выгод, похоже, не поимеешь, а вот неприятностей огребешь — выше крыши.
От курева во рту аж горько было. Встал, пошел зубы чистить. Заодно и побриться.
Сигизмунд намылил физиономию и уставился на себя в зеркало. Замер. Вообще-то он всегда представлял себя немного более мужественным и красивым, нежели тот образ, который обычно глядел на него из зеркал. Подбородок потверже, складка рта порешительнее. И нос не «уточкой», а прямой, рубленый.
