— Хоть бабушка, — буркнул Каталан. — У твоего сына горячка, Катерина. Ты знаешь об этом?
— Ох! — вздохнула она всей утробой. — Еще бы мне не знать этого, господин, если которую уже ночь глаз не смыкаю. Того и гляди помрет. Ничего не помогает.
— Зачем же ты понесла его в рощу, да еще раздела?
— Может, святой Мартын помог бы! Он спасает, когда иные средства уже испробованы.
Каталан велел глупой бабе молчать, а сам полез в котомку.
Тем временем Этьен из Меца собрал вокруг себя целую толпу взволнованных деревенских кумушек, среди которых, разумеется, преобладали загорелые дочерна, с узловатыми пальцами и жилами на шее старухи. И болтливые же они все оказались! Все-все святому отцу поведали с превеликой охотой.
Вот как оно было, святой отец. Случилось это, надо думать, тому уж тридцать лет назад. Или тридцать пять. Давно.
Пошли как-то раз дети в рощу и увидели там чудо: большой деревянный крест, увитый цветами, а у креста — девочку. Совсем юная то была девочка, лет десяти, не больше. И крошечная! И такая раскрасавица, вся такая светленькая! Волосы у нее золотые, веночком прихваченные, ручки — как белоснежный атлас, лицо и особенно глаза — как свет. И заливалась она светозарными слезами, крест обнимая, и говорила с кем-то невидимым, обращаясь к нему по имени — а имя то было «Мартын». Тут выбежали на поляну подглядывавшие за нею дети. Вскрикнула девочка и исчезла. А крест остался. И вошло у детей в обычай навещать крест и украшать его наподобие того, как делала это чудесная девочка.
И вышло как-то раз, что заболел у одной женщины ребенок. Вот пошла она в рощу, набрала травы с могилы святого Мартына, положила пучок в колыбельку — и случилось чудо: наутро дитя выздоровело…
Историй, подобных этой, кумушки могли нарассказывать целый воз и еще малую тележку, да только не было у Этьена ни воза, ни даже тележки, чтобы погрузить все эти басни, и потому велел он бабам замолчать и только отвечать на вопросы. И хоть не вдруг, а постепенно, но угомонились бабы.
— Значит, крест появился в роще лет тридцать назад? — спросил Этьен.
Верно, верно! Правильные слова! Хотя можно сказать, что и раньше он здесь появился. Лет сорок назад. Аулула тогда померла. Или, еще вернее, Анна Кривая тогда народилась. Только эта Анна тоже померла в прошлом году — родами. И деточки ее померли тоже.
Получив таким образом ответ на первый вопрос, перешел Этьен ко второму:
— И надпись «Мартын» была на кресте изначально? На это все бабы отвечали утвердительно и без подробностей.
— А та светящаяся девочка больше не показывалась?
Вроде бы видели ее еще разок… Или не видели… И кто она такая — никто толком не знает. Думают, сестра святого Мартына. Или ангел. Молитва к обоим есть специальная — «Милостивые заступники наши, святой Мартын со святою Мартою, деточкам нашим спасение, матерям утешение…»
— А много ли детей исцелилось?
Как ни удивительно, на такой вопрос ответа Этьен так и не получил. Говорили, дочка Марготон поправилась, когда Марготон дала ей поесть землицы с этой могилки… Еще двое детишек, правда, из другой деревни, не из нашей, похоже, исцелились от оспы. Но никого из недавно излеченных святым Мартыном достоверно указать кумушки так и не смогли, хотя это их ни в малейшей степени не обескуражило.
Тут из Катерининого дома вышел Каталан, сказал хмуро, что дите расхворалось не на шутку и его лечить надобно, так что задержится он, Каталан, на пару дней у Катерины, А то как бы глупая баба не потащила опять ребеночка в рощу.
Таким образом, оба доминиканца остались в деревне, довольствуясь, впрочем, столь малым, что даже местные крестьяне через день перестали звать их захребетниками, хотя и поглядывали по-прежнему косо.
Нового выведали немного. Исцеленных — так, чтобы с ними можно было поговорить — не обнаружили; хотя, по рассказам, вся округа ими так и кишела. Таинственная Марта представляла также неразрешимую загадку: ее то ли видели, то ли нет, что, впрочем, не мешало крестьянам твердо верить в ее существование.
Наконец Катеринин ребенок пошел на поправку. Бедная Катерина не знала, как и благодарить: целовала Каталану руки, лепетала невнятное, совала ему хлеб, кусок домотканого полотна, норовила даже всучить дешевенькие бусы, которые носила на шее. Каталан от всего, кроме хлеба, отказался, оставил микстуру от кашля и поскорее ушел, сопровождаемый причитаниями Катерины и ее чумазой сестренки.
Конечно, граф Бернарт де Фуа и гостившая у него кузина, графиня Петронилла де Коминж, знали о прибытии монахов. Они встретили доминиканцев весьма учтиво, отвели им хорошую комнату, дали прислугу. Ничем пока что неприязни не выказывали, что, впрочем, никого не обманывало. В последние пятьдесят лет не бывали графы Фуа добрыми католиками.
И граф, и сестра его — оба уже немолоды, лет сорока с лишком; оба рябые, рыжеватые с проседью, с острыми, мелкими чертами лица, с желтоватыми глазами.
Разговор у Этьена, естественно, с графом повелся — он здешних мест властитель, ему и отвечать. Графиня больше слугами распоряжалась, за удобством гостей следила.
Поначалу беседа никак не желала склеиваться. Бернарт де Фуа не понимал, о чем доминиканцы допытываются. Крестьяне в роще какое-то идолопоклонничество развели? Это дело скверное. Коли Католическая Церковь без того спокойно жить не сможет, то, так и быть, велит он, граф Бернарт, кого- нибудь из мужланов выпороть — в назидание.
Тогда сказал Этьен из Меца:
— Поймите нас, мессен, мы не карать сюда прибыли, но всего лишь разобраться. По слухам, у креста в вашей роще происходят чудесные исцеления. Если это действительно так, необходимо назначить комиссию по расследованию деяний нового святого, обретенного Церковью. Если такое расследование принесет удовлетворительные результаты, то графство Фуа будет прославлено в глазах всего католического мира.
У графа Бернарта был такой вид, будто ему предложили отмочить какой-то совершенно неожиданный фокус и он не знает, как к этому относиться: смеяться или гневаться. А графиня Петронилла вдруг как-то заскучала. Все это не ускользнуло от Каталана, который, сидя чуть в стороне и предоставив Этьену вести беседу, с любопытством наблюдал за происходящим.
Граф Бернарт выслушал:
— о несомненных преимуществах обрести для Церкви нового святого;
— о том, что причиной для канонизации могут служить мученическая смерть за веру, праведная и святая жизнь, особые заслуги перед Церковью, а также чудотворение, совершаемое молитвами святого или проистекающее от его мощей;
— о том, что новое свидетельство благости Божией, явленное на землях Фуа, послужит к великому и радостному примирению старого еретического гнезда с Церковью…
Словом, заключил Этьен из Меца, из разговоров местных жителей следует, что на могиле святого Мартына происходят или происходили исцеления детей, поэтому новый культ нуждается в упорядочении.
— Каким образом вы предполагаете его упорядочить? — осведомился Бернарт де Фуа.
— Для начала нужно перенести останки святого в храм, — пояснил Этьен из Меца.
— Что ж, — молвил Бернарт, — если от меня больше ничего не требуется, я буду счастлив помочь вам такой малостью.
Вот так и вышло, что два доминиканца, граф Бернарт, графиня Петронилла, все их дети и домочадцы, при большом стечении местного люда, собрались на поляне у могилы святого Мартына. Нечестивые подношения, вывешенные на деревьях, уже пообрывали с веток, дабы сие язычество более не смущало умов.
Несколько баб, по темноте и глупости, тишком плакали, размазывая слезы рукавами, но большинство изводилось от любопытства: страх как интересно, что там, под крестом, — вдруг и правда нетленные мощи? Неизвестно, какие образы роились в головах собравшихся и что они ожидали увидеть: не
