Не тут-то было! Крепко взяли ее за руки, удержали, уйти не позволили: как это — ничего она не знает? А зачем тогда пришла?
Весь этот крик потревожил больного Каталана. Да и то, по правде сказать, такой гвалт и покойника бы со смертного одра поднял, И выбрался Каталан, путаясь в одеялах и хватаясь за стены, в ту комнату, где плакала женщина, и велел стражникам немедля бедную отпустить, что и было исполнено. Сам же Каталан постоял-постоял, покачиваясь, затем позеленел, глаза закатил, сверкнув белками, и рухнул с грохотом на пол, ибо ноги его подло и несвоевременно взбунтовались против назначенной им роли быть опорой человеческому телу.
Тут уж все те, кто только что спорил между собою, в полном согласии бросились к Каталану, подхватили его, унесли и удобно устроили на кровати, с которой, впрочем, по настоянию самого блаженного брата проповедника были сняты и тюфяк, и покрывало. Так что водрузили изнуренное горячкой тело Каталана прямо на сплетенное сеткой колючее вервие и укрыли мешковиной.
Некоторое время Каталан лежал как мертвый, с застывшим восковым лицом. Женщина неловко стояла в углу, не зная — уйти ей или заговорить. Затем Каталан открыл глаза и устремил на посетительницу проницательный взгляд.
— Ты меня хотела видеть? — спросил он хрипло.
Женщина испуганно кивнула.
Каталан прошептал что-то на ухо своему товарищу, Вильгельму, и тот без разговоров выставил из комнаты всю стражу, а после опустил у входа плотную занавеску. Затем уселся на стул у стены, а женщине показал, чтобы она садилась на другой стул — в ногах постели.
Она так и поступила.
Воцарилось молчание. Потом женщина тихонько кашлянула и заговорила:
— Меня зовут Беренгьера де Кунь, святой отец.
— Любишь ли ты Бога, Беренгьера? — спросил Каталан.
Видать, слезы были у этой женщины где-то совсем близко, потому что она опять разрыдалась. Каталан не мешал eй плакать. Лежал с закрытыми глазами, отдыхал.
— Люблю ли я Бога? — сквозь плач вымолвила Беренгьера. — Да как же мне не любить Его, коли все, что я имею, что люблю в этой жизни и после смерти, — от Него! Святой отец, помогите мне! Я такая ужасная грешница, что… Нет, я погибла, и грязь моя задушит меня, и не будет мне спасения вовеки!
— Неужто? — переспросил Каталан и пошевелился на своем ложе, но тут же охнул и замер.
Вот как проходила жизнь этой женщины, Беренгьеры де Кунь.
Поначалу не верила она в то, что возможно буквальное выполнение заповедей Христа, ибо не видела вокруг себя никаких живых тому примеров. Затем, после замужества, свела она близкую дружбу с приятелями мужа своего, а именно: мессеном Бернаром Бростайоном и его женой, домной Бессейрой. Оба они были скромны и благонравны, щедры к нищим, милостивы, приветливы — словом, постепенно Беренгьера полюбила их всей душой и во всем стала доверяться их мнению и совету.
К ним в дом приходили разные люди и учили о спасении души. И думала Беренгьера, что теперь она воистину спасена…
— Тебя впервые? — спросил Каталан.
— Года полтора назад, святой отец. Они так странно заговорили со мной… Намекали на что-то ужасное… Хотели, чтобы я отдала в их общину все мое состояние. Я не думала вступать в их общину, святой отец, мне не по душе было расставаться с той жизнью, что я вела в Альби. Ведь у меня был муж, дом, я надеялась также, что Господь пошлет мне детей… Но эти люди просили также, чтобы я ради спасения души оставила моего мужа.
— И ты оставила его? — спросил Каталан. — Ты посмела самовольно развязать то, что связано на небесах?
Тут Беренгьера заплакала еще горше.
— Я отказалась, но вскоре муж мой внезапно умер… Тогда они вернулись.
— Кто?
— Добрые люди.
Каталан неопределенно хмыкнул.
Женщина тихо спросила:
— Вы не верите мне, святой отец?
— Я верю каждому твоему слову.
Беренгьера вздохнула и заговорила уже спокойнее:
— Я так боялась, что они вернутся! А они пришли прямо ко мне в дом. Не знаю, как и проникли, потому что я велела не отпирать незнакомым. Вошли прямо в мою опочивальню, благословили меня и прислугу, хотя я не просила об этом, дали благословленный хлеб, а потом один из них сказал: «Я же говорил тебе, маловерная, что скоро ты оставишь своего мужа. Господь и впредь не лишит тебя своего покровительства». Я так испугалась, святой отец, так испугалась, что потеряла память…
— Где живут эти добрые люди? Ты можешь указать мне их дом?
— Они ушли из Альби. Я не встречала их после этого уже больше года.
— Ты боишься, Беренгьера?
— Да, святой отец… Они вернутся. Они вернутся за мной!
Каталан пошевелился на постели и попросил:
— Дай мне воды.
Женщина встала, взяла со стола чашку с теплым питьем, прижала к груди. Молчаливый Вильгельм встретился с ней глазами. Она поскорее отвернулась и подала Каталану воды, а затем села на край постели и, нагнувшись, поцеловала его горячую сухую руку.
Каталан спросил:
— Ты можешь назвать по имени кого-нибудь из эти «добрых людей»?
— Одного звали Риго Лагет. Других я не знаю…
— Где сейчас Бернар Бростайон?
— В последний раз он ушел из Альби вместе с Лагеток
— А жена его?
— Она умерла.
— Давно?
— Незадолго до Вознесения, в нынешнем году. Я думаю, святой отец, что тогда, год назад, они оба приняли катарское посвящение и сделались «совершенными», а после этого им уже нельзя было жить вместе. Поэтому Бростайон и ушел, оставив жену.
Каталан помолчал, раздумывая надо всем услышанным. Потом сказал Беренгьере де Кунь:
— Ступай домой и ничего не бойся.
Едва оправившись от болезни, изжелта-бледный, явился Каталан к альбийскому епископу и потребовал немедленно доставить к нему судью епископальной курии. Пока посылали за судьей, пока собирались капелланы и стража, Каталан метался, как зверь, по кафедралу Святой Сесилии и ни за что не желал уважить свое расслабленное здоровье и тихонечко посидеть, ожидая остальных.
Наконец явились все, за кем посылали, чинные и вместе с тем встревоженные, ибо никому в Альби не по душе было то беспокойство, которое внес пришлый монах своей лихорадочной деятельностью. Расселись, заранее готовые дать Каталану отпор.
— Да будет вам известно, почтенные, — вещал Каталан на весь собор своим треснувшим, пронзительным фиглярским голосом, — что господин наш святейший папа специальной буллой воспрещает сподоблять злокозненных еретиков христианского погребения. Насколько я знаю, в своих речениях эти люди, катары, высмеивают католические обряды и считают всякую землю одинаково священной. А коли так, то незачем их телам гнить и разлагаться в почве наших кладбищ!
Приунывший магистрат выслушал эту пламенную речь, после чего был дополнительно покаран чтением буллы.
— «Хотя святейший папа Лев и говорит, что надо довольствоваться духовным судом и не прибегать к кровавым наказаниям, епископы должны, однако, опираться на светские законы и требовать вспомоществования светских властей… — Тут Каталан устремил горящий взор на епископа — тот даже
