поежился. -…А так как еретики-катары весьма размножились в Гаскони и в диоцезах Альби и Тулузы… — новая пауза, после чего голос Каталана сделался совершенно визгливым, -
…свободно проповедуя там свои заблуждения и стараясь развратить простаков, мы объявляем им анафему с их покровителями и укрывателями. Если же они умрут в своем грехе, их не должно хоронить среди христиан и служить по ним заупокойной обедни»!
Последние слова Каталан прокричал так истово, будто каждым словом по меньшей мере гвоздь заколачивал. Пергамент исчез под плащом. Каталан закашлялся. Слушатели его ожили, заговорили все разом. Когда кашель поуспокоился, Каталан спросил хрипло:
— Что скажете?
— Это вы объясните нам, святой отец, каковы ваши дальнейшие намерения, — осторожно отвечал городской бальи, — дабы мы все могли по мере сил оказывать вам содействие…
Каталан — черные с проседью волосы растрепаны, но как клюв, впавший рот, как щель, скулы торчат, щеки провалились — несколько мгновений сверлил его лихорадоч блестящими глазками, а после завопил, надсаживаясь:
— Мне достоверно известно! Что в вашем городе хоронят! На христианских кладбищах! Закоренелых еретиков! — Костлявый палец Каталана устремился в сторону скаме перемещаясь с одного капеллана к другому. — Кто здесь из прихода Сен-Этьен?
Встал, густо покраснев, пожилой священник с таким здоровым румянцем на всю щеку, что и самому неловко. Каталан напустился на него, размахивая руками и яростно подпрыгивая.
— Вы, святой отец, похоронили у себя еретичку, именем Бессейра Бростайон! Вам известно, что она приняла еретическое посвящение и считалась у еретиков «совершенной»?
— Я… — начал священник.
— А вы служили по ней обедню, святой отец! — продолжал орать Каталан. — Вы погребли нечистые останки на освященной земле! Вы осквернили…
Тут Каталана задушил новый приступ кашля.
Священник глупо сказал:
— Я ничего не знал.
Сражаясь с кашлем, Каталан прохрипел:
— Почему же я об этом сразу узнал?
— Вы святой, — убежденно сказал пожилой священник и уселся обратно на свое место.
Каталан сказал епископу Альби:
— Бичевать его и… на хлеб и воду до… Рождества… И, проследить!..
Епископ кивнул, надеясь таким образом утихомирить отца инквизитора.
Но оказалось, что Каталан только начал. Глотнув принесенного служкой теплого питья, он обтер обметанные губы и потребовал, чтобы городской бальи немедленно направил на кладбище при церкви Сен-Этьен несколько человек, которые выкопали бы останки упомянутой Бессейры Бростайон и предали бы их публичному сожжению за кладбищенской оградой.
Тут городской бальи, побелев не хуже изнуренного постами и горячкой Каталана, пролепетал, что не может этого сделать. И даже приговор по делу Бессейры Бростайон, которым потряс перед его носом Каталан, не разубедил бальи. : — Мы просим всемилостивейше простить нас, святой отец, — смиренно проговорил перепуганный бальи, — но совершить такое не решится никто во всем нашем городе. Да извинит нас всех Господь за трусость! Выкопать на кладбище труп и сжечь его — это заведомо облечь себя на смерть. Так обстоят дела у нас, в Альби!
— Господь, который умер за вас, — медленно проговорил Каталан, — моими устами просит вас сегодня послужить Ему…
Но бальи уже оправился от первоначального страха. Не может он подвергнуть наказанию ослушников, ибо уверен: такого приказа ослушается любой житель Альби. И нет во всем городе ни одного человека, который посмел бы приблизиться к могиле Бессейры, имея подобное намерение…
— Хорошо, — помолчав, молвил Каталан. — Есть ли в вашем городе по крайней мере один заступ, достаточно смелый для того, чтобы пойти со мной на это кладбище?
И вот Арнаут Каталан с заступом в руке отправился на кладбище. Никого из духовных с ним не было; однако Каталан недолго оставался в одиночестве. Весть мгновенно облетела весь город, и вокруг кричали:
— Смотрите, смотрите! Вон бесноватый монах идет разрывать могилы!
По одному, по двое начали присоединяться к Каталану зеваки. Они ничего не говорили, ничего не предпринимали — просто молча следовали за ним. А Каталан будто и не замечал растущей вокруг него толпы; шагал себе и шагал, видя перед собой одну только церковь Сен-Этьен и небольшое кладбище при ней.
Из окон выглядывали люди и кричали:
— Куда это вы все направляетесь? А иные спрашивали:
— Что за праздник нынче? Ведь Пятидесятница уже миновала, а до Рождества далеко!
Спутники Каталана поднимали головы и отвечали тем кто их окликал:
— Это сумасшедший монах из Тулузы, проповедник Вильгельм, идет раскапывать могилы!
И толпа все увеличивалась, так что в конце концов взбудораженные горожане заполонили всю улицу, по которой шел Каталан.
И вот он ступил на кладбище, а толпа хлынула следом. Теперь уже и самые голосистые попритихли, и все в полном молчании следили, как Каталан переходит от могилы к могиле, читая имена и выискивая место последнего упокоенй Бессейры Бростайон.
Чего ожидали собравшиеся? Что небеса разверзнутся покарать дерзновенного монаха? Что мессен дьявол утащит eго в преисподнюю? Что заступ обратится в змею и ужалит этого отца в яростное сердце? Что Бессейра Бростайонвой выйдет из могилы, чтобы произнести над монахом проклятие?
Наконец Каталан остановился у свежей насыпи, наклонился, щуря глаза, осмотрел. Выпрямился, обратился к толпе:
— Эта?
Общий вздох был ему ответом, и чей-то голос отозвался:
— Эта!
Каталан потряс заступом над головой и со всей силы обрушил его на могилу. Комья земли так и полетели. Задыхающийся, весь потный, с красными пятнами на скулах, Каталан разрывал пристанище еретички под пристальными взглядами толпы. Вскоре он гулко ударил заступом о крышку гроба.
И тут, будто очнувшись от странного оцепенения, кто-то в толпе прокричал:
— Что мы стоим и смотрим? Смерть святотатцу!
Вняв этому призыву, несколько человек метнулись к Каталану и, толкнув его в грудь, отбросили в сторону от могилы. Каталан пошатнулся и замахнулся заступом, обороняясь, но на нем повисли сзади и, схватив за руки, отобрали заступ. Каталан на миг замер, задрав лицо и дергая кадыком. Чья-то ненавистная харя нависла над ним, покатала за щекой языком и разразилась плевком прямо Каталану в глаза.
Каталан моргнул, и тут же кто-то сильно ударил его по скуле. Раз, другой. Каталан дернулся и вдруг резко пнул нападавшего ногой пониже живота. Тот заорал и скорчился, а Каталан слабо улыбнулся.
После этого его, не чинясь, с маху приложили головой о могильный камень, а после подхватили за плечи и, бессознательного, поволокли с кладбища на улицу.
Нельзя сказать, чтобы при этом разъяренные жители Альби заботились о том, чтобы не причинить одежде Каталана какого-нибудь ущерба, либо тревожились о сохранности бренной телесной оболочки самого монаха. Напротив! На нем самозабвенно рвали одежду, терзали его за волосы, норовили наградить кулаком или плюнуть ему в лицо, а кое-кто тянулся ножом. Желающих побить Каталана нашлось так много, что иные передрались между собой за право добраться до ненавистного монаха и расквасить ему морду.
Тем временем Каталан очнулся от временного забытья — мудрено было не прийти в себя, коли его
