— Понятно, — сказал Бэда.
— А ты? — строго спросила его Пиф.
— Что я… Меня не очень-то спросили, хочу я здесь работать или нет.
— Откупись, — предложила Пиф. — Пятьдесят сиклей не такие большие деньги.
— И что я буду делать, если откуплюсь? Здесь хоть кормят как на убой и за квартиру платить не надо…
— Получишь посвящение, сделаешь карьеру… В Оракуле очень хорошую карьеру сделать можно…
— Мне религия не позволяет, — сказал Бэда.
И обнял ее покрепче.
— Ну и дурак, — сказала Пиф. — А ты ничего, ласковый. Если очки снять и рожи твоей не видеть.
— А как ты видишь без очков?
— Пятна вижу. Белое пятно — лицо, темное — одежда.
Бэда погладил ее по лицу.
— А у тебя бабы были? — спросила Пиф, сомлев.
— Были…
— А какие тебе нравятся?..
— Которые в постели болтают, — сказал он.
Пиф хихикнула.
Завывающая музыка наконец иссякла. Только свечи трещали, но и они догорали. Постепенно становилось все тише и темнее.
— Иди ко мне, — шепотом сказала Пиф.
Он тихонько засмеялся.
— А я, по-твоему, где?
Пиф получила свои премиальные (в полтора раза больше безбрачных), дала подписку о неразглашении и честно постаралась обо всем забыть. Правда, часть премиальных ушла на покупку нового облачения — прежнее было не отстирать от пятен виноградного сока.
— Что самое удивительное, — говорила Пиф своей подруге Гедде, которой немедленно разгласила свое приключение, — так это ощущение, будто я нахожусь в эпицентре грандиозного любовного романа.
Гедда глядела на нее ласково и помалкивала, потягивая коктейль. Они сидели в маленьком кафе на углу проспекта Айбур Шабум и улицы Китинну (Хлопковой). Это было их любимое кафе, еще со школьных времен. Только тогда они заказывали здесь мороженое и сок, а теперь…
— Ты слишком много пьешь, моя дорогая, — заметила Гедда.
— Да? — Пиф нервно отодвинула от себя пальцем пустой стакан. — Я закажу еще, можно?
— Дело твое, — сказала Гедда.
Пиф заказала еще.
— И как будто ничего не случилось, — продолжала она, плюхаясь обратно в плюшевое кресло с новым стаканом в руке. — Верховная молчит, даже намеков не делает. Верховный — слишком большая шишка, он к нам и не заходит. Беренгарий только рожи корчит, но намекать не решается…
— А этот? — деликатно поинтересовалась Гедда, водя соломинкой по краю сткана.
— Этот? — Пиф вскинула глаза. — Вообще ни слуху ни духу. Может, его сразу после этого повесили, почем мне знать.
— А ты не спрашивала?
— У кого?
— У того же Беренгария, к примеру.
— Да? У Беренгария? Дать ему такой козырь в руки… Пиф интересуется каким-то безродным программистом, которому цена грош в базарный день… Очень надо!
Она сердито присосалась к своей соломинке. Содержимое стакана резко пошло на убыль.
Гедда помолчала, а после очень ласково произнесла:
— Да ты, мать, влюблена по уши…
— Я?!
— Не сверкай очками. Тут не жертвенник с коноплей, так что не впадай в буйство.
— Я влюбилась?
— Ага.
— В эту белобрысую образину?
— Вот-вот.
Гедда наслаждалась.
Побушевав, Пиф затихла.
— Кстати, не вздумай никому рассказывать. Я дала подписку. Так что учти, Гедда…
— Учту, — совсем уж нежно сказала Гедда. — Идем, горе мое.
Пиф уже вставила ключ в замочную скважину, когда на лестнице, пролетом выше, кто-то зашевелился и направился прямиком к ней. Пиф быстро заскочила в квартиру, однако захлопнуть за собой дверь не успела — грабитель (разбойник, убийца, маньяк, вымогатель, насильник) подставил ногу в грубом башмаке. Стиснув зубы, Пиф с маху вонзила в эту ногу каблучок, однако цели своей не достигла. Грубый башмак остался на месте.
— Пиф!
Только тут она подняла глаза и в полумраке разглядела грабителя (разбойника, убийцу, маньяка, вымогателя, насильника).
— Проклятье на тебя, Бэда, — проворчала она, отпуская дверь. — Входи.
— Я не один, — предупредил он.
— Начинается, — засопела Пиф. Она была разочарована и откровенно злобилась.
Бэда непонимающе посмотрел на нее.
— Я по делу, — пояснил он. — Если тебе сейчас неудобно, то скажи. Просто трудно выбраться из барака. А отпрашиваться у Беренгария неохота, хотя он, кажется, мужик хороший.
— Хороший, — согласилась Пиф. — Предаст, продаст и вместе пообедает, а так — душа человек.
Бэда вошел и сразу же, нагнувшись, принялся снимать ботинки. Следом за Бэдой в квартиру втиснулся второй — мальчик лет десяти в синей куртке с плеча взрослого мужчины, босой, с рожицей плутоватой, но хорошенькой.
— Это еще кто? — осведомилась Пиф. — Внебрачный сын твоей первой женщины, которая была тебе одновременно как мать?
Бэда растерялся. Он выпрямился, покраснев. А мальчик захихикал.
— Собственно, нет, — сказал Бэда. — Это… мой бывший надсмотрщик. Ну, еще там, в рабских кварталах, на рынке.
— Это? Надсмотрщик?
Такого феерического вранья Пиф никак не ожидала.
— Так вышло, — оправдываясь, сказал мальчик. — На самом деле меня Господь вот каким сотворил… а я уж потом напортил…
Пиф махнула рукой.
— Болтать глупости можно и на кухне, — сказала она. — Я поставлю чайник.
— А можно кофе? — спросил Бэда, нахальный, как все рабы, если их немного приласкать.
— Можно, — нелюбезно сказала Пиф, и Бэда опять испугался:
— Если тебе трудно, то вообще ничего не надо.
— Трудно смотреть, как ты жопой елозишь, — отрезала Пиф.
Все трое пошли на кухню. Пиф велела гостям сесть и не путаться под ногами, а сама принялась варить кофе и ворчать.
