подумать, не кормят их в Оракуле! не вольнонаемные ведь) жадно пожирали фрукты.
Кандида, таясь, суетливо подбирала яблочные огрызки. Поймав взгляд пифии, побледнела.
— Пирожок вот спеку… Ё пробормотала она.
Пиф только бровями шевельнула.
— Можно? Ё совсем ослабев от страха, спросила Кандида.
— Бери, Ё разрешила Пиф. И поскорее ушла.
Сегодня было скучно.
Она подошла к окну, но сквозь витражи почти ничего не видела. В мути красных и зеленых стекол угадывались могучий Евфрат, причал, прогулочный катер.
— Пифка, Ё услышала она за спиной голос.
Обернулась.
Беренгарий. Ну, нахал.
И уже изрядно набрался Ё интересно, как это ему удалось?
Пошатываясь и глядя на нее мутно и ласково, старший группы программного обеспечения протянул ей свой бокал.
Пиф с подозрением отшатнулась.
— Что это?
— Коктейль. Ё Лукаво улыбнулся.
— Сукин сын.
— Сука…
Оба фыркнули. Они давно работали вместе, им часто выпадали дежурства в одни и те же дни. Если Пиф была стервой, то Беренгарий Ё пронырой, и они легко находили общий язык.
Вокруг них постепенно образовалась пустота. Двое посвященных беседуют у окна, и цветные стекла раскрашивают их лица в шутовские маски.
Ни он, ни она не замечали этого почтительного отчуждения. А посетители Оракула, деликатно пожевывая бутербродики и посасывая маслинки, нет-нет, да бросали на них боязливые взгляды.
Что решается сейчас, что происходит в эти мгновения между жрецами?
— Ты что, льешь водку в шампанское?
— Угадала. Умная девочка.
— Да ну тебя.
— Ты попробуй, попробуй.
— Хочешь, чтобы я нализалась?
— Да ты же алкоголичка. Тебе пробку понюхать Ё и ты готова.
— Говно.
Беренгарий расхохотался.
Предсказательница, одержимая божественным духом Феба, берет из рук программиста бокал. Отдает ему свой. Боги, что за ритуал совершают эти двое? Какие молнии Силы проскальзывают между их соприкоснувшихся рук?
— А этот новенький, как его? Ё заговорила Пиф, прикладываясь к бокалу Беренгария. Ё Боги Орфея, какая гадость… Где ты достал водку?
— Пронес под поясом. Новенький-то? У него имя смешное Ё Беда…
— Противная рожа.
— Да нет, парнишка толковый.
— Троечник.
— Я тоже троечником был.
— Оно и видно.
Пиф приложилась к «коктейлю» основательнее. Ей понравилось. Попросила еще. Беренгарий сказал: «сейчас» и пошел за шампанским.
Теперь они пили вдвоем. И с каждым глотком Пиф становилось все лучше. Зал исчез. Раздвинулся, и стенами стала ночь, озаренная сполохами заката. И вместо потолка стало небо, а вместо канделябров Ё разбитая на куски луна. Исчезли люди, съедены были все бутерброды. Жертву принесли, и кровь протекла сквозь стекла, и стекла стали красными, и река, протекающая там, за стеклами, стала рекой крови.
Пиф громко сказала:
Кровь спешит к месту своего успокоения, Подобно власти, занимающей трон.
И ей подали трон.
Она села, бокал в одной руке, виноградная гроздь в другой. Ела виноград и плевалась косточками в гостей, и все почтительно смеялись и не смели отирать лица.
И хохотала.
И провалилась в темноту, где не было уже ни стен, ни ночи, не зарева, ни разбитой луны, ни кровавой реки, ни трона, ни власти, ни винограда.
А только темнота была.
В темноте засветилась белая точка. Это произошло не сразу. Может быть, минула одна вечность. А может, и не одна.
Чем была эта точка?
Постепенно она обрела очертания. Это была пятипалая рука. Рука лежала у нее на плече. Тело Пиф содрогнулось, рот раскрылся. Рука держала ее за волосы. Вторую руку она ощутила у себя на животе.
Вот блядь, подумала она, это же я блюю, а кто-то меня держит, чтобы не навернулась рылом в землю.
Она открыла глаза и обнаружила себя под мостом.
Совсем близко текла черная река, и она была огромной, холодной. На ее черной поверхности играли огни большого города, холодные, белые. Под мостом горел небольшой костер, возле него маячили какие-то смутно угадываемые тени. Рыбаки, что ли? Терлась бессонная кошка, пахло рыбой. Корюшкой пахло. Весь мост пропах этой корюшкой. Серебро чешуи отливало на камнях.
А чуть поодаль стояла она, Пиф, в белом жреческом одеянии, без очков (потеряла? разбила?) И кто-то поддерживал ее, пока ее выворачивало на камни. Рыбаки безмолвно смотрели. Не осуждающе, без любопытства.
— Где мои очки? Ё спросила Пиф, едва только обрела дар речи.
Ей подали.
Она нацепила их на нос.
— Садись, Ё предложили ей. И надавили на плечи, чтобы лучше поняла. Она опустилась Ё думала, на камни, но оказалось, нет, на ватник, расстеленный заранее. Поблагодарить и не подумала.
(Пифия!) Перед ней стоял тот самый новенький программист со смешным именем Беда. Волосы уже немного отросли, торчали ежиком.
— Развезло тебя, мать, Ё сказал он сочувственно.
— Принеси умыться, Ё велела Пиф.
Он послушно пошел к воде, принес воды в горстях, щедро заливая все вокруг, обтер ее лицо.
И остался стоять перед ней, в темноте казался выше ростом, чем был на самом деле. Она сидела, опустив голову, думала.
Потом огляделась.
Безмолвные рыбаки. Бродяги. Темная тень рядом с ней. В синем небе носились чайки и кричали, кричали Ё тревожно, пронзительно, как будто находились они не посреди большого города, а где-нибудь в море, в нескольких милях от необитаемого острова. Городские фонари светили вдали, и белые чайки тоже светились в черном небе, как будто перья птиц натерты фосфором.
Горел костер, шумно грызла корюшку грязная кошка, чайки расклевывали блевотину, смиренно маячил над Пиф человек по имени Беда, и покой снисходил в ее душу. Будущее придвинулось, стало наплывать на настоящее, размазывая границы реальности.
И кровь потекла к месту своего успокоения. Пиф посмотрела на белобрысого и увидела, как рвется из жил на волю его кровь. Потом опустила голову. И увидела свою кровь, много своей крови, она текла, текла, бесконечно вытекала из бессильного тела, и не было силы, способной ее остановить.
