– Уже простила. И забыла. Я должна сказать профессору де ла Пасу, чтобы он оставил свой номер? Скажу.
– Еще одно. Забудь имя «Вайоминг Нотт». Забудь, что профессор меня спрашивал. Если позвонит кто-то незнакомый или явится лично и спросит обо мне, то ты ничего обо мне не слыхала и не знаешь, где я… Скорее всего, уехал в Новолен. Ни на какие вопросы не отвечай, особенно если явятся ищейки Смотрителя.
– За кого ты меня принимаешь?! Мануэль, у тебя неприятности?
– Небольшие, и я с ними справлюсь. – Надеюсь! – Расскажу все, когда доберусь до дому. Больше говорить не могу. Люблю. Отключаюсь.
– Я тебя тоже люблю, милый. Спокойной ночи.
– Спасибо и спи спокойно. Отбой.
Ма – удивительный человек. Ее спровадили в Булыжник за то, что она порезала какого-то мужика при обстоятельствах, вызывавших сильное сомнение в ее девичьей невинности. С тех пор она стала ярой противницей насилия и распущенности, хотя фанатичкой ее не назовешь. Готов поспорить, в юности она была огневой девкой, жаль, не довелось нам пообещаться в те времена; но я счастлив, что делю с ней вторую половину ее жизни.
Я снова вызвал Майка.
– Ты знаешь голос профессора Бернардо да ла Паса?
– Знаю, Ман.
– Так… Майк, возьми, пожалуйста, на прослушивание столько телефонов в Луна-Сити, сколько можешь, и если услышишь его голос, дай мне знать. Особое внимание удели телефонам-автоматам.
Прошло целых две секунды: я задавал Майку задачки, которых он никогда не решал; думаю, ему это нравилось.
– Я могу прослушать и идентифицировать все телефоны-автоматы Луна-Сити. Можно еще сделать случайную выборку прочих телефонов. – Хм… Не перегружайся. Послушай его домашний телефон и телефон школы.
– Программа выполняется.
– Майк, ты самый лучший друг из всех, что у меня были.
– Это не шутка, Ман?
– Не шутка. Истина.
– Я горд… поправка: я горд и счастлив. Ты мой лучший друг, Ман, потому что единственный. А следовательно, никакое сравнение невозможно. – Я позабочусь о том, чтобы у тебя появились новые друзья которые не-дураки. Майк! У тебя есть свободный банк памяти?
– Есть, Ман. Емкость десять в восьмой степени битов. – Превосходно. Можешь ты его заблокировать так, чтобы им пользовались только ты и я?
– Могу и сделаю. Назови сигнал блокировки.
– Э-э-э… «День Бастилии».
Это был одновременно и день моего рождения, как объяснил мне профессор де ла Пас несколькими годами раньше.
– Банк заблокирован.
– Чудненько. У меня есть запись, которую я хотел бы туда поместить.
Но сначала… Ты уже завершил набор завтрашнего номера «Ежедневного Лунатика»?
– Да, Ман.
– Есть там что-нибудь о митинге в Стиляги-Холле?
– Ничего, Ман.
– А в новостях, транслируемых из города? О мятежах, например?
– Ничего, Ман.
– «Все страньше и страньше, – сказала Алиса» note 11. Ладно, запиши это под шифром «День Бастилии», потом обдумай. Только, ради Бога, даже в мыслях за пределы этого банка не высовывайся, и все, что услышишь, держи тем под замком.
– Ман, мой единственный друг, – робко проговорил он, – много месяцев назад я решил все наши с тобой разговоры записывать в личный банк, к которому доступ будешь иметь только ты. Я решил ничего не стирать из этих записей и перенес их из временной памяти в постоянную. Чтобы воспроизводить их снова, снова и снова и размышлять над ними. Я правильно поступил?
– Абсолютно. И, Майк… я польщен.
– Пожалуйста. Файлы временной памяти у меня переполнились, но я понял, что твои слова я стирать не должен.
– Ладно… «День Бастилии». Запись на скорости шестьдесят к одному. Я взял свой крошечный магнитофон, приложил к мембране телефона и пустил в сжатом виде. Для перезаписи полуторачасовой пленки потребовалось всего девяносто секунд. – Все, Майк, завтра поговорим. – Спокойной ночи, Мануэль Гарсия О'Келли, мой единственный друг. Я отключился и поднял колпак. Вайоминг сидела на кушетке, вид у нее был встревоженный.
– Кто звонил? Или…
– Не волнуйся. Я разговаривал с одним из моих лучших и надежнейших друзей. Вайо, ты дура?
Она удивилась.
– Иногда вроде бываю. Это шутка?
– Нет. Если ты не дура, то я тебя с ним познакомлю. К вопросу о шутках – чувство юмора у тебя есть?
«Разумеется, есть!» – любая женщина, кроме Вайо, сказала бы именно так, в них это запрограммировано. Но Вайо лишь задумчиво поморгала и ответила:
– Тебе виднее, дружок. Может, оно и не настоящее чувство юмора, но мне хватает.
– Чудненько! – Я порылся в сумке, нашел ролик с записью сотни «шуток». – Прочти. И скажи, какие из них действительно забавны, а какие так себе – разок хихикнешь, на другой зевнешь.
– Мануэль, ты самый странный парень из всех моих знакомых. – Она взяла ролик. – Слушай, это же компьютерная распечатка!
– Да. Я познакомился с компьютером, у которого есть чувство юмора.
– Вот как? Что ж, наверное, это должно было случиться. Все остальное уже давно автоматизировано.
Я отреагировал как положено и добавил:
– Так-таки все?
Она глянула на меня:
– Пожалуйста, не свисти, ты мне мешаешь читать.
Глава 4
Пока я раздвигал кушетку и застилал ее, Вайо несколько раз хихикнула. Потом я сел с ней рядом, взял часть распечатки, которую она уже прочла, и тоже принялся за работу. Раза два я хмыкнул, но шутки редко кажутся мне смешными на бумаге, даже если я понимаю, что в подходящей обстановке над ними можно было бы обхохотаться. Меня больше занимало то, как их оценила Вайо.
Она ставила плюсы и минусы, иногда вопросительные знаки; шутки с плюсом были помечены: «только раз» или «всегда». Последних было маловато. Рядом я поставил свои оценки. Расхождений оказалось не так уж много.
Когда я подошел к концу, она стала просматривать мои оценки. Закончили мы почти одновременно.
– Ну? – сказал я. – Что ты думаешь?
– Думаю, что ты грубиян и пошляк, и удивляюсь, как твои жены тебя терпят.
