Я не считаюсь волшебником или колдуном, но скорее — противоядием против них.
Кое-что продолжало беспокоить Джедсона.
— Доктор, — поинтересовался он, — вы случайно родом не из Южной Африки?
Уоррингтон жестом указал на свое лицо. Полагаю, что Джедсон прочел на нем что-то такое, что выходило за пределы моего понимания.
— Как вы уже, вероятно, поняли, нет. Я родился в племени бушменов к югу от Нижнего Конго.
— Оттуда, да? Это интересно. Вы случайно не нганга?
— Из Ндембо, но не случайно.
Он повернулся ко мне и вежливо пояснил:
— Ваш друг спросил меня, не являюсь ли я членом оккультного братства, которое простирается по всей Африке, но большая часть его находится на моей родной территории. Прошедших инициацию называют нганга.
Джедсон упорствовал в своем любопытстве:
— Мне кажется, доктор, что Уоррингтон — это вымышленное имя, — а какое у вас другое имя?
— Вы опять совершенно правы. Мое племенное имя — это вы хотите знать?
— Если вы не возражаете.
— Оно звучит так... — я не могу воспроизвести те странные щелкающие и чмокающие звуки, которые он издал — ...или можно более или менее точно выразить его по-английски как «человек-который- зада-ет-неудобные-вопросы». «Прокурор» — вот еще один приемлемый, хотя и не вполне строгий перевод, поскольку здесь затрагиваются племенные функции. Но мне кажется, — продолжал он с благожелательной улыбкой, — что это имя больше подходит вам, чем мне. Могу ли я передать его вам?
Здесь произошло нечто, чего уж я совсем не понял, разве что оно имеет корни в каких-то африканских обычаях, полностью непонятных и чуждых нашим привычкам и образу мыслей. Я уже приготовился посмеяться над остротой доктора, поскольку был уверен, что это шутка, но Джедсон ответил ему совершенно серьезно:
— Я глубоко польщен вашим предложением.
— Это ты оказал мне честь, брат.
С этого момента и во все время нашего с ним знакомства доктор Уоррингтон неизменно адресовался к Джедсону по его новому африканскому имени. А Джедсон называл его «брат» или «Ройс». И все их взаимоотношения претерпели явную перемену, как будто предложение и принятие имени действительно сделало их братьями со всеми вытекающими отсюда привилегиями и обязанностями.
— Я не оставил тебя без имени? — спросил Джедсон. — У тебя есть еще третье, настоящее имя?
— Да, конечно, — признался Уоррингтон, — имя, которое не может быть произнесено.
— Естественно, — согласился Джедсон, — имя, которое не может быть произнесено. Ну, начнем работу?
— Да, давайте начнем, — он повернулся ко мне. — Есть ли у вас какое-либо место, где я могу совершить некоторые приготовления? Оно может быть и совсем небольшим...
— Это подойдет? — предложил я, открывая дверь гардеробной и ванной, примыкающих к офису.
— Прекрасно, спасибо.
Он взял с собой портфель, закрыл дверь и пробыл там минут десять, не меньше.
Джедсон, похоже, не был расположен к беседе. Он только попросил предупредить мою секретаршу, чтобы она не беспокоила нас и не впускала никого постороннего в офис. Мы сели и стали ждать.
Когда доктор вышел из гардеробной, я ощутил величайшее удивление уже второй раз за день. Собственно, доктора Уоррингтона больше не было. На его месте был африканец. Он стоял босиком и возвышался на шесть футов. Его обширная, мощная грудная клетка была покрыта тугими, гладкими мускулами, как из полированного обсидиана. На нем была шкура леопарда и некоторые колдовские знаки, прежде всего мешок на поясе.
Но меня поразил ее его наряд и даже не фигура воина, а лицо. Брови были раскрашены белым, и линия лба также выделена тем же цветом. Но даже это я едва заметил. Самым впечатляющим было выражение лица: без тени юмора, неумолимое, исполненное достоинства и силы, которые нужно было почувствовать самому, чтобы оценить в достаточной мере. Глаза его излучали убежденность в мудрости, превосходившей мое понимание. В них не было жалости — только суровая справедливость. С таким противником я не отважился бы встретиться лицом к лицу.
Мы, белые люди, склонны недооценивать чернокожих — я, по крайней мере, знаю это за собой, — потому что они выпадают из нашей культурной матрицы. Те, которых знаем мы, утратили свою собственную культуру несколько поколений назад, им была навязана силой иная, рабская псевдокультура. Мы забыли, что черный человек имеет культуру более древнюю, чем наша, и более глубоко укорененную в мир, основанную скорее на характере и силе ума, чем на всяких дешевых механических штучках Это суровая, яростная культура, лишенная сентиментальной заботы о слабых и негодных. И она никогда не прерывалась. Вот почему я застыл в невольном восхищении, когда доктор Уоррингтон вошел в комнату.
— Начнем, — сказал он совершенно обыденным голосом и присел на корточки, расставив свои громадные ступни. Он достал из сумки несколько предметов: собачий хвост, нечто сморщенное, темное, размером с человеческий кулак, и другие вещи, название которых и назначение мне трудно определить. Хвост он привязал к поясу так, чтобы тот свободно свисал вниз. Потом он выбрал один из принесенных предметов — маленький пучок, укутанный и обвязанный красным шелком, и сказал мне: — Откройте, пожалуйста, ваш сейф.
Я сделал то, что он просил, и отступил в сторону, освобождая ему дорогу. Он бросил туда этот пучок, захлопнул дверцу и повернул рукоять замка. Я вопросительно посмотрел на Джедсона.
— Он положил туда... ну... душу в этот пучок и спрятал ее за холодное железо. Он ведь не знает, какие опасности могут ему встретиться, — прошептал Джедсон. — Видишь?
Я посмотрел и увидел, как Уоррингтон тщательно проводит большим пальцем вдоль линии соединения дверцы с сейфом.
Он возвратился на середину комната, поднял сморщенный темный предмет и энергично его потер.
— Это отец моей матери, — объявил он. Я взглянул поближе и увидел, что это была мумифицированная человеческая голова с несколькими клочками волос, все еще державшимися на макушке скальпа.
— Он очень мудр, — продолжал доктор, как о чем-то само собой разумеющемся, — и мне потребуются его советы. — Отец, это твой новый сын и его Друг.
Джедсон поклонился, и я обнаружил, что делаю то же самое.
— Им нужна твоя помощь.
Он принялся беседовать с головой на своем языке, прислушиваясь время от времени к чему-то и давая ответы. Одно время они, похоже, заспорили, но вопрос был разрешен удовлетворительно, поскольку переговоры быстро завершились. Спустя несколько минут Уоррингтон закончил разговор и огляделся вокруг. Взгляд его задержался на консольной полке, предназначенной для вентилятора и находившейся довольно высоко над полом.
— Там! — сказал он. — Это прекрасно подойдет. Отцу необходимо высокое место, откуда он сможет все видеть.
Уоррингтон подошел и водрузил маленькую голову на консоль, лицом к комнате.
Когда он вернулся на свое место в середине комнаты, то поклонился на все четыре стороны и стал поводить носом, как это делает охотничья собака, стараясь взять след. Он ходил из стороны в сторону, принюхиваясь и подвывая, прямо как вожак стаи, у которого спутались следы. Собачий хвост, привязанный к поясу, весь напрягся и подрагивал, как у живого зверя. Походка и манеры поведения Уоррингтона имитировала гончую собаку столь убедительно, что я не поверил своим глазам, когда он внезапно сел и произнес:
— Никогда не встречал места, более переполненного следами магии. Я могу выделить очень
