злобен его характер, Летти выскочила из комнаты, напутствуемая рекомендацией охладить свой пыл.
– Маленькая чума! – заметил Кардросс, закрывая за ней дверь. – Мне жаль Эллендейла, если она когда-нибудь станет его женой.
– Она потрясена известием, что он должен так скоро покинуть Англию, – извиняющимся тоном сказала Нелл. – Ей невозможно не сочувствовать, и я со своей стороны… Но не хочу больше докучать вам.
– Вот спасибо! Для одного дня мне вполне достаточно уверяю вас. Да еще за завтраком!
– Действительно, время она выбрала неподходящее, – заметила Нелл.
– Крайне! Но и в любой другой час она бы не нашла меня более покладистым. – И со вздохом добавил: – Да, я знаю, что вы ей сочувствуете, но пришел не для того, чтобы спорить об этом прискорбном деле. Я хочу посоветоваться с вами, как лучше всего поступить. Одно я знаю наверняка: пока этот достойный сожаления молодой человек не покинет страну, нам с вами покоя не будет. Несомненно, меня ждут бесконечные повторения сегодняшней сцены; а вам, думаю, придется взять на себя изнурительную роль наперсницы. Честно говоря, я не вижу причин, по которым вы должны терпеть эти выходки Летти, поэтому скажите мне откровенно: хотели ли вы, чтобы я отправил ее в Бат?
– Ни за что на свете! – быстро ответила она. – Надеюсь, вы только шутили, угрожая ей отправкой в Бат?
– Да, но тогда я еще не знал, что Эллендейл должен скоро покинуть Англию.
– Нет-нет, не думайте об этом! Это будет некрасиво – отослать ее из Лондона, когда до отъезда мистера Эллендейла осталось так мало времени! Я совершенно убеждена, что она сбежит из Бата к миссис Торн или куда-нибудь еще – и вам это совсем не понравится. Подумайте только, как это будет выглядеть!
– Насколько я знаю тетушку Онорию, она не позволит ей убежать, – сказал он с легкой улыбкой. – Только не думайте, что я горю желанием отправить ее туда! Она утомительное, несносное создание, и, когда она начинает ругаться и препираться, я готов ей шею свернуть, но в этом виновато ее воспитание, и она вовсе не заслуживает того, чтобы быть отданной на съедение этой драконихе. Но мне не хочется, чтобы она мучила вас всем этим вздором.
– Не беспокойтесь об этом и, прошу вас, даже и не помышляйте отправить ее к леди Онории! В одном вы можете быть абсолютно уверены: можно не бояться, что они тайно обвенчаются.
– Да, это верно! – согласился он. – Поскольку Эллендейл не в состоянии содержать жену, такая возможность исключается!
– Да, но вы не совсем справедливы, Кардросс! – упрекнула мужа Нелл. – Возможно, он и неподходящий жених для бедняжки Летти, но можно не сомневаться, что он человек твердых принципов, а его чувство благопристойности слишком велико, чтобы позволить ему даже думать о тайном браке, независимо от размеров его состояния!
– Его принципы и его благопристойность могут быть на недосягаемой высоте, но я не очень уверен в его решительности! – ответил Кардросс. – Если бы и она была на той же высоте, едва ли он позволил бы своему увлечению Летти завести его так далеко, чтобы являться ко мне и просить ее руки. Когда ей надо, она может быть очаровательным чертенком, и я уверен, что она вертит им, как хочет. Так что вся моя надежда – на его стесненные обстоятельства. Итак, мы оставляем Летти в Лондоне, и не вините меня, если она доведет вас до белого каления!
С этими словами он вышел из комнаты, а через должный промежуток времени в нее вошла мисс Саттон, чтобы с надменным достоинством закончить свою миссию – одеть и причесать хозяйку для появления в Королевской часовне.
Тем временем Нелл решила, что прибытие в придворную церковь с таким опозданием привлечет к себе ненужное внимание, и отменила выезд, решив удовольствоваться Гросвенор-чепел, церковью, которая, хотя и посещалась представителями высшего света, но все-таки не стоила усилий мисс Саттон. Она отправилась туда в сопровождении Летти, уговорив эту оскорбленную девицу поехать с ней в надежде, что общение с Богом приведет ее в более спокойное расположение духа. К сожалению, священник выбрал для своей проповеди слова из «Послания к Филиппийцам»: «Ничего не делайте по любопрению или по тщеславию, но по смиренномудрию почитайте один другого высшим себя».
Нелл почувствовала, как напряглась Летти.
В проповеди, которая за сим последовала, не было ничего такого, чтобы вызвать у обеих дам мысли, подобающие воскресному дню. Проповедь настолько соответствовала происшедшим утром событиям, что Нелл едва сдерживалась, чтобы не захихикать самым неприличным образом, а Летти, вне себя от гнева, впоследствии никак не хотела поверить в то, что Кардросс не заставил ни в чем не повинного проповедника выбрать текст, направленный именно против нее.
Вернувшись на Гросвенор-сквер, Нелл увидела письмо от Дайзарта. Нет, сказал привратник, милорд не приходил, он прислал с письмом грума. Нелл отнесла его наверх, в свой будуар, чтобы прочитать в одиночестве, но содержание письма разочаровало ее. Виконт черкнул всего пару строк: он получил ее предупреждение и постарается держаться от Кардросса подальше. «Остаюсь твоим преданным братом, Дайзарт». Ей пришлось призвать на помощь всю свою решимость, чтобы тут же не послать ему еще одно письмо, напоминая о срочности ее проблемы. Днем зашла леди Сефтон и просидела целый час, делая таинственные замечания и бросая на Летти плутоватые взгляды. В результате чего девушка впоследствии обозвала ее мерзким созданием, хотя это было несправедливо: несмотря на свою утомительную аффектацию, эта дама была добрейшим существом. Будучи много лет знакомой с миссис Эллендейл, она была неплохо осведомлена о делах на Гросвенор-сквер, но даже Нелл, которой нравилась леди Сефтон, не могла не заподозрить, что целью ее визита была попытка по возможности выяснить обстоятельства, неизвестные миссис Эллендейл. Едва она ушла, как явилась куда более неприятная гостья, леди Каупер; она пришла под предлогом того, чтобы попросить дражайшую леди Кардросс оказать помощь благотворительной организаций, главной патронессой которой была она сама; но она сделала все возможное, чтобы как можно более вкрадчивым тоном постараться выпытать все подробности романа Летти. Для Нелл было мучительно осознавать, что юная сестра ее мужа стала уже притчей во языцех, и, взглянув на Летти, увидела, что та тоже сидит с убитым видом. Леди Каупер, как и все члены семейства Лам, обладала таким обаянием, что люди, знающие ее недостаточно хорошо, нередко поверяли ей свои тайны, а впоследствии становились жертвами ее острого язычка; но на обеих дам ее подкупающие манеры не оказали ровно никакого действия: от Летти она не добилась ничего, кроме весьма жесткого взгляда, а от Нелл – мягкой учтивости, о которую разбивались все ее намеки и вопросы и которая впоследствии заставила ее выражать перед своими знакомыми сожаление, что такое прелестное создание страдает такой непробиваемой тупостью. После ухода этой леди обе хозяйки дома с удовольствием злословили о ней целых полчаса, пытаясь установить ее худший недостаток: сплетничать о людях у них за спиной или приходить в гости в платье, отделанном совершенно грязными кружевами.
Вечер ознаменовался вдохновенной попыткой Летти убедить брата в том, что он, не давая ей пользоваться ее состоянием, тем самым совершает растрату. Он отказался вступать в перепалку и слушал ее с большим терпением, даже когда она, оставив эту безнадежную атаку, пустилась в разглагольствования о многочисленных, хотя и туманных, прелестях жизни в Бразилии и о несчастьях, которые постигнут ее, если они с мистером Эллендейлом целую вечность будут отделены друг от друга тысячами миль. Он даже пытался уговорить ее более трезво взглянуть на свое положение, с легкой насмешкой, но с большой добротой указав ей, что два и даже три года едва ли можно считать вечностью и что вероятность того, что мистера Эллендейла затащит под венец какая-нибудь расчетливая особа португальского происхождения, настолько мала, что ее не следует даже принимать во внимание.
– Не доводи себя до такого состояния, сестрица! – сказал он, беря и пожимая ее руку. – Ведь все могло быть гораздо хуже! Будь я таким бесчувственным тираном, каким ты меня считаешь, я бы запретил Эллендейлу и думать о тебе – и весь свет одобрил бы мои действия. Но я так не поступил и не поступлю. Но не думай, что я позволю тебе в семнадцать лет выскакивать замуж за молодого человека, у которого нет ни имени, ни положения в обществе и который стоит только на пороге своей карьеры. Этого не будет, так что прекрати со мной пререкаться и постарайся быть умницей!
Она мрачно смотрела на него с выражением застывшего упрямства.
– Ты бы так не говорил, если бы любил кого-нибудь так, как я люблю Джереми. Ты не понимаешь,
