Он кивнул и последовал бы сразу же за ней к выходу из салона, если б Саймон не задержал его, спросив, намерен ли брат ночевать в Вулвершеме.
– Нет, я вернусь в Лондон, – ответил виконт. – Но я хочу поговорить с тобой перед отъездом, поэтому не уезжай, пока я не вернусь!
– Уверен, что хочешь! – проницательно ухмыльнулся Саймон. – Я подожду.
Виконт метнул в него убийственный взгляд и отправился испытывать силу своего обаяния на леди Силвердейл.
Десфорд застал миледи за вышиванием алтарного покрова, но когда он вошел, она сразу же отложила пяльцы и, протягивая ему свою пухлую руку, сладким голосом произнесла:
– Дорогой Эшли!
Он поцеловал ее руку, немного задержав в своей, и решительно приступил к осуществлению своего замысла.
– Дорогая леди Силвердейл! – начал он. – Не сочтите меня отвратительно назойливым, но как вам удается выглядеть все моложе и очаровательней с каждой нашей встречей?
Если б миледи хоть немного тревожилась о том, чтобы не выглядеть смешно, ей следовало бы рассердиться, но она только легонько шлепнула Десфорда по руке с игривым возгласом:
– Льстец!
– О нет! – возразил он. – Я никогда не льщу!
– Ах, что за плут! – вздохнула миледи.
Он отверг и это обвинение, и возражение было принято благосклонно – действительно, в девичестве миледи была необыкновенно хороша. Время и праздный образ жизни губительно отразились на ее фигуре, но она сохранила остатки былой красоты, особенно когда сообразила, что высокие слоеные воротники превосходно скрывают округлость второго подбородка. За время своего вдовства леди Силвердейл достигла габаритов, которые неприятно поразили бы покойного сэра Джона и вряд ли вдохновили другого искателя счастья. Вдове нечем себя занять, и большую часть привязанности, на которую была способна леди Силвердейл, она обрушила на своего единственного сына. Со стороны могло бы показаться, что она радостно обожает обоих своих детей, но тот, кто имел возможность наблюдать миледи близко, знал, что, при искренней любви к Чарли, она питает лишь некоторую привязанность к Генриетте.
Виконт относился к числу близких вдове людей, поэтому, не теряя времени, приступил к сочувственным расспросам о здоровье Чарли и терпеливо выслушал описание увечий, от которых страдал достойный молодой человек, и нервного потрясения, вызванного несчастным случаем. Конечно, такие раны могли бы повлечь за собой самые страшные последствия, не будь он усмирен и помещен в кровать до тех пор, когда доктор Фостон разрешит ему встать. Так как среди немногих тем, вызывавших интерес миледи, кроме болезней, был также разлад между теми, кто страдает от физических и моральных напастей, и всеми прочими, виконту пришлось выслушать также перечисление спазмов и приступов, перенесенных миледи, с той минуты, как на ее глазах израненное тело сына внесли в дом на носилках.
– Я немедленно упала в обморок, потому что подумала, что он мертв! – выразительно произнесла она. – Правда, все решили, что это я умерла, потому что страшно долго не могли привести меня в чувство, и потом, знаете ли, я была так взволнована, что не могла поверить, когда Хетта убеждала меня, что Чарли жив, только сильно изранен. Я очень слаба с того самого момента, и доктору Фостону пришлось назначить мне сердечные капли, кроме валерианы для моих истерзанных нервов.
Виконт пространно похвалил силу духа, проявленную миледи в этом страшном испытании, и наконец счел возможным переключиться на свое дело. Он сделал это очень ловко, но склонить леди Силвердейл к его просьбе оказалось нелегко. Дело затруднилось еще больше, когда он сказал, что Черри – внучка лорда Неттлкумба. Миледи воскликнула, что решительно не желает иметь дела ни с одним представителем этого семейства. Он искренне осветил:
– Трудно винить вас в этом, мэм, а кто бы хотел иметь с ними дело? Но ваше доброе сердце не может не отозваться на несчастье бедного ребенка! Если ее отец не умер, то просто позабыл о ней – и оставил ее без гроша! Последние годы она жила у родственников матери, которые скверно обращались с ней. Так скверно, по правде говоря, что она решилась просить убежища у деда до того времени, когда сумеет найти место в приличном доме. Ну, а так как я тогда был в Хэйзелфилде, тетушка захотела, чтобы она поехала в Лондон со мной и была передана под опеку старого Неттлкумба. Вы можете представить мое положение, когда мы приехали на Албемарл-стрит и нашли дом запертым и никто из соседей не смог подсказать, где сейчас его светлость! Я не знал, что мне делать с бедной девочкой, пока не вспомнил о вас, мэм!
Она перебила его:
– Неужели это дочка Уилфреда Стина?
– Да, это она, бедняжка! Ей бы лучше быть сиротой, даже если он еще жив.
– Десфорд! – произнесла леди, придвинув к себе ароматический уксус. – Никогда бы не подумала, что вы способны привезти дочь этого… этого создания в Инглхерст! И как могла ваша тетушка… Впрочем, мне всегда казалось, что бедная Софрония – женщина с большими причудами. Но как она могла вообразить, что я пожелаю приютить девушку…
– Это вовсе не она, мэм! – возразил виконт. – Она просила меня только доставить Черри к деду. Это я – зная вас лучше, чем тетя, – решил, что есть только один человек, на которого я мог бы положиться, способный позаботиться о бедной девочке! – Он улыбнулся миледи и продолжил: – Неужели вы надеетесь убедить меня, что так жестокосердны? Неужели вы выгоните ее? У вас ничего не выйдет: я слишком хорошо вас знаю!
Машинально пощипывая бахрому своей шелковой шали, она сверлила виконта негодующим взглядом. Но прежде чем она успела настроиться и решительно приказать увезти Черри из ее дома, дверь открылась, и вошла Генриетта, держа за руку мисс Стин.
– Мама, это бедняжка Черри, которая переживает сейчас не лучшие времена, как, вероятно, Десфорд уже объяснил вам. Она совершенно измучена, но буквально заставила меня отвести ее к вам перед тем, как отправиться в постель. Ну, а теперь, моя дорогая, вы видите, что моя матушка так же мало напоминает дракона, как и я!
– Весьма польщена! – слабым голосом произнесла миледи, приветствуя Черри очень легким кивком. – Хетта, любовь моя, подай мои сердечные капли!
Совсем оробевшая, Черри прошептала:
– Мне не следовало приезжать! Ох, я же знала, что не следовало сюда ехать!.. Я прошу прощения, мэм!
Леди Силвердейл была женщиной эгоистичной, но не бессердечной, и эта несвязная речь, в сочетании с бледным испуганным личиком, умилостивила ее. Почти немыслимо было выгнать из дому эту бедную девочку, так что, сохраняя вид, говоривший об очень близком обмороке, слабым, страдальческим голосом миледи произнесла:
– О, вовсе нет! Вы должны извинить меня за то, что я предоставила дочери устроить вас в нашем доме: мне очень нехорошо, и мой врач советует мне избегать неожиданных волнений. Так неудачно вышло, что вы навестили нас в тяжелое время! Но моя дочь позаботится о вас. Пожалуйста, не стесняйтесь, если вам что-нибудь потребуется. К примеру, стакан горячего молока перед тем, как ложиться в постель.
– Я полагаю, мэм, она нуждается в чем-то посущественнее, чем стакан молока, – вмешался виконт, заметив, что у Черри совершенно уничтоженный вид, и почти незаметно подмигивая ей.
– Конечно! – отозвалась Генриетта. – Она поужинает сразу же, как только я уложу ее в кровать.
– О, спасибо! – благодарно воскликнула Черри. – Я не заслуживаю такой заботы, но это было бы чудесно! Тетя Багл никогда не разрешала мне…
Она сбилась, потому что эти несколько слов произвели магическое действие на хозяйку дома. Только что расслабленно лежавшая в кресле с флаконом ароматического уксуса в руке, она выпрямилась и резким тоном спросила:
– Кто, вы сказали?..
– Моя тетя Багл, мэм, – пролепетала Черри. У леди Силвердейл бурно вздымалась грудь.
