На этот вечный проклятый вопрос он уже как будто знает обнадёживающие приблизительные ответы…
Приблизительные? Нет! Ответы должны быть найдены точные, самые точные и убедительные. И не на словах, а в живом деле — на сцене. Вахтангов бьётся над поисками таких ответов, проверяя каждую мысль на практике, в работе с другими актёрами, в работе над самим собой, стремясь теоретически обобщить свои наблюдения и опыт, стремясь вложить в работу мысли Станиславского и Сулержицкого и свою лепту.
Есть много правд
Солнце дрожит на листьях. Солнце плавится в бездонной вышине, в глазах людей… Ливнем света июль пролился из опрокинутого голубого океана в реку, на скромный городок, на окрестные поля и леса. И нет на земле спасенья от горячей любви солнца. Счастливое лето.
Разомлев, застыли воздушные облака над садами, над куполами и крышами, над красавицей Десной — над тихой Россией.
День грозится быть жарким.
Покой и тишина на заброшенном кладбище. Здесь никто не подслушивает. Нет посторонних глаз. От невидимого дыхания земли чуть колышутся ветви старых лип над могилами. Еле слышно шепчутся листья. Не умолкает умиротворённый хор птиц.
Дождь света стекает по тонким стеблям лютиков, ложится густыми мазками золота на жадно раскрытые губы львиного зева, проникает в запутанную чащу густой, высокой травы. Лидия Дейкун и Вальда Глеб-Кошанская, лёжа головами в тени, подставили солнцу коричневые, словно у мулаток, оголённые спины и босые ноги. Посасывая дешёвый леденец, Лидия Ивановна мысленно шепчет: «Облачко белое, воздушное, быть бы, как ты, ко всему равнодушное…» И дремлет. К голосу Вахтангова она прислушивается только краем сознания, теплящимся где-то в глубине за усыпляющим солнечным занавесом…
Вахтангов читает почти наизусть, изредка заглядывая в книгу:
— Доктор Штокман: «…Ну понятно, я знаю, — условия жизни здесь мизерны в сравнении с многими другими местами. Но и здесь кипит жизнь с её обещаниями, с бесчисленным множеством задач, ради которых стоит работать, бороться, а это главное».
Серафима Бирман, лёжа, раздвигает рукой травинки и с любопытством наблюдает, как в таинственных джунглях деятельно снуют муравьи. Людям, которые проходят мимо, неся головы в головокружительной вышине, непонятны заботы муравьиного племени, его огорчения и радости.
Алексея Бондырева заинтересовали могилы и те, кто в них лежит. Острым концом сучка он прочищает высеченные в плитах канавки букв, освобождает имя человека от буро-зелёных струпьев лишайника и пыли десятилетий… Ничего не говорящее имя и пожелание: «Прими, господи, душу его с миром».
На других плитах: «Блаженни кроткие яко тех есть царство небесное…», «Помяни мя господи во царствии твоём…»
Предгрозовая теплынь навевает дрёму. Бондырев бросает своё занятие и откидывается на спину, подложив ладони под затылок, прикрывает веки, делает над собой усилие, чтобы не потерять смысла того, о чём бубнит голос Вахтангова.
А Владимир Королев, раскинув ноги в траве и подперев рукой голову, жуёт сорванный стебелёк. Думает о загадочном, обманчивом покое в буднях этого симпатичного городка, куда они, семеро окончивших драматическую школу Адашева, приехали по приглашению местного любителя Анатолия Анатольевича Ассинга.
Трогательно живописный Новгород-Северский, один из древнейших городов Руси, оказался удивительно театральным. С гордостью хранит культурные традиции. Здесь прощают артистам многие невольные прегрешения на сцене за жар мысли и душевность исполнения.
Молодые артисты готовят очередной спектакль. Вахтангов, выбрав драму Ибсена «Доктор Штокман» (или «Враг народа»), добивается глубокого проникновения в характеры и в идею произведения, и, конечно, все семеро сделают всё, что в их силах… Но в летний полдень, в часы репетиций, кажется невозможным сопротивляться сладкому, расслабляющему действию любвеобильного солнца…
Вальда Глеб-Кошанская и Серафима Бирман без устали сосут леденцы. Мужчины леденцами пресытились. И, кроме того, в их скудном бюджете это место прочно занимают такие же дешёвые папиросы.
Голос Вахтангова настойчив:
— Штокман: «…Теперь для меня стало насущной потребностью общение с молодыми, смелыми, бодрыми людьми, свободомыслящими, полными жажды деятельности… А вон те там, что сидят и едят на доброе здоровье, как раз такого сорта…»
Но молодые люди вокруг Вахтангова — его «труппа» — погружены в этот час в сладкое полубытие, в дрёму. Они прислушиваются к бездумному щебетанию птиц, воспевающих простую и вечную радость жизни… Какое тем дело до борьбы доктора Штокмана?
В отчаянии Вахтангов сделал паузу. Лидия Ивановна воспользовалась ею и невинным голосом протянула:
— Женечка, отгадай армянскую загадку… Бурная горная река. По реке плывёт дощечка. На дощечке сидит Андрюшка трех лет… На что это похоже?..
Пауза. Все притихли.
— Не знаю, — тихо говорит Вахтангов. В горле поднимается комок.
— Похоже, что Андрюшка потонет… — смеётся Дейкун, но, заметив состояние Вахтангова, вдруг замолкает. Актёры тоже настораживаются. Разделяя с Дейкун сознание вины перед ним, ждут грома.
Что такое в конце концов талант артиста? В чём этот талант заключается в самом простейшем своём, так сказать, первобытном виде?.. Быть может, в природной способности человека властно вызывать непосредственное сочувствие у других людей?.. Вахтангов в высокой степени обладает этим талантом.
— К чёрту неуместные загадки! — вскипает он страдальчески. — А вот если мы с этой умной пьесой потонем сами и утопим Ибсена — на что будет похоже?.. На убогую, ремесленную халтуру. На компанию обманщиков, которые только делают вид, что они артисты.
И без всякого перехода он, чуть скосив сверкающие, с лукавинкой глаза и задорно выпятив добрые губы, как это делает в его представлении доктор Штокман, выпаливает:
— Да разве не долг гражданина, если у него явится новая мысль, поделиться ею с публикой?
Он быстро отмечает ногтем нужное место на странице и вручает исчерченный томик Ибсена Алексею Бондыреву. Тот принимает эстафету, читает реплику старшего брата доктора, городского фогта и полицмейстера, председателя правления курорта, в котором доктор Штокман намеревается произвести переворот, так как существующий водопровод несёт заражённую воду, вредную для людей.
— Ну, публике вовсе не нужны новые мысли; публике полезнее добрые, старые, общепризнанные мысли, которые она уже усвоила себе, — резонёрствует Бондырев — фогт.
