пить? Чай, кофе?
– Спасибо, ничего. Я при исполнении…
– Не морочьте голову. Я же не предлагаю вам спиртного. Да и кроме того, вы ведь записываете, так что в случае чего поймут, кто пана отравил.
– Ну, тогда кофе…
Идеально недоразвитая прислуга обслужила нас не хуже кельнера из парижского «Ритца». Как она не лопнула при этом от смеха, не знаю, я же видела – сдерживается из последних сил.
Я не заставила майора повторять вопрос.
– Первого мужа Аниты я знала. Как знала? Не очень близко, но видеть доводилось. И слышать. С Анитой же я познакомилась позже, уже будучи в Дании, а раньше не имела понятия, что именно она была первой женой Яся Щепиньского. Его я знавала в давние времена моей юности, жуткий был ловелас. Тогда у этого Яся был бурный роман с одной из учениц нашей школы, из-за него бедная девчонка, втюрившись по уши, вся извелась, бросила учиться. Помню, разразился грандиозный скандал. А потом от Аниты узнала, что именно по этой причине она и развелась со своим мужем через два года после свадьбы. Внешность Яся той поры хорошо помню: костлявый блондин среднего роста, носатый, говорили, что очень способный и энергичный, но при этом жестокий и абсолютно беспринципный. Больше ничего о нем не запомнила.
– А как звали ту девчонку, которая извелась?
– Так банально, что нарочно не придумаешь. Анечка Ковальская, мне очень жаль, ведь таких Анечек в Польше наберется несколько десятков тысяч.
– А не помните ли вы, пани Иоанна, чем Ясь Щепиньский конкретно занимался? И вы уверены, что это первый муж пани Ларсен?
– Поскольку она выскочила за него в семнадцать лет, трудно предположить, что второй. А чем занимался?.. Анечка Ковальская не была моей близкой подругой, просто одноклассницей, так что не всем делилась со мной, но о жене своего возлюбленного пару раз рассказывала, отзываясь очень нехорошо. О самом же Ясе говорили много, но вот кем он был… Не помню. А может, никем конкретным и не был. Осталось в памяти, что учился сразу в двух институтах и был деятелем.
– Кем, простите?
– Общественными деятелями, общественниками тогда называли людей энергичных, цепких, с хорошо подвешенным языком, занимавших важные должности, всегда выступавших на собраниях и ничего путного не делающих. Искусство ради искусства… Много было таких пустышек, я их просто не выносила…
– А пан Гурняк тоже был деятелем? – бестактно поинтересовался младший инспектор.
Должно быть, Мартуся в кухне вся превратилась в слух, затаила дыхание, боясь пропустить хоть слово из нашей беседы. Я даже встревожилась – не задохнулась бы. А на полицейского взглянула так осуждающе, как только могла.
– У вас такая привычка – уличать своих свидетелей в дурости, или только для меня делаете исключение? Ну, был, и для меня это секрета не составляло. Но неужели вам неизвестно, на какие глупости способна любящая женщина? Десять лет мы вместе прожили, не шутка. Правда, с тех пор я еще больше невзлюбила деятелей.
– Пан Гурняк знал Яся Щепиньского?
– Да откуда же мне… – начала было я, и вдруг что-то блеснуло в памяти. – Ладно, расскажу все, что вспоминается, а вы уж сами делайте выводы. Вот, например, такая малость. Как-то я рассказала Божидару… пану Гурняку о смешном случае. Мы с подружками из класса о чем-то болтали, и в разговоре Анечка Ковальская вдруг выкрикнула в сердцах: «Да тогда я еще не была любовницей Яся», из чего мы тут же сделали вывод, что теперь уже. Рассказала я, значит, об этом пану Гурняку и фамилию Яся назвала, это точно. А пан Гурняк меня тогда любил и немного проболтался, причем его лицо приобрело хорошо мне знакомое радостно-таинственное выражение, что свидетельствовало о важности услышанного. К тому времени Анита уже давно пребывала в Дании, с ней он никогда не встречался, а вот о Щепиньском, думаю, что-то знал.
Попивая кофе, пан инспектор долго молча рассматривал меня. Интересно, каким вопросом еще ошарашит? А он не ошарашивал, просто как-то задумчиво произнес:
– Вот мы с вами разговариваем так запросто, можно сказать, дружески. Вы отвечаете, казалось бы, откровенно… Неужели так-таки ничего от нас не скрываете? И совесть у вас чиста? Я не хочу сказать, что это какие-то совершенные преступления, но даже проступки… Вам и в самом деле нечего от нас скрывать?
– Только глупости, в которых стыдно признаваться, но в остальном вы правы. Я действительно не совершала ни преступлений, ни проступков, нет у меня, проше пана, времени на это. И способностей. И врать не умею, хотя иногда это жизненно необходимо. А почему вы спрашиваете?
– Потому что беседуете со мной, как с хорошим знакомым. И даже не пытаетесь приврать. Человек, проработавший в милиции долгие годы, такое сразу почувствует.
Я его утешила:
– Не волнуйтесь, пан инспектор, сейчас начну врать. Вы меня с ходу огорошили мужем Аниты, но я уже успела прийти в себя и вспомнила, о чем мы должны говорить. Но хороша же птица!
– Кто?
– Да Анита, кто же еще. Даже словечком не заикнулась, а я уверена – поняла, что это ее муж.
– Что ее муж?
– Организовал преступление в «Мариотте», тем самым подкинув мне труп. Он крупная шишка в правительственно-финансовых сферах. Наверняка сменил фамилию, чтобы порвать с прошлым. Тот самый оставшийся в тени начальник Пентака… простите, Леха Пащика, враг Грохольского. Интересно, является ли он также шишкой на тел видении? К сожалению, этого я не знаю, а очень хотелось бы знать.
Младший инспектор оказался крепким орешком, даже не дрогнул, вообще никакого знака не подал. Только печально заметил:
– Такой информации я не имею права сообщить, уж не взыщите. Значит, пани уже поняла, как оно все происходило?
– И пан тоже понял… Липчак… Трупский… О, послушайте, а не поменяли ли они свои фамилии одновременно, Трупский и Щепиньский?
Полицейский по-прежнему молчал, но, можно сказать, как-то очень выразительно.
– Значит, поменяли, – констатировала я. – И неважно, по каким причинам. Липский приехал, надеясь наконец-то заловить таинственного босса. Номер в «Мариотте» был для него забронирован, тот, 2328, с дверью в номер Доминика. Я так думаю: он посидел в соседнем номере, двадцать седьмом, стал свидетелем того, как посланец экс-Щепиньского прикончил Красавчика Котю. Подглядел. И оставил в номере свою зажигалку, полиция потом долго мурыжила Доминика… Сидел, значит, тихонько, пока не унесли труп… Хотя нет, не уверена, что все это время он сидел в номере Доминика, может, спустился в бар подкрепиться глоточком спиртного. Красавчик Котя, по замыслу заказчика убийства, должен был исчезнуть бесследно, радикально, с концами. И вот не знаю, или Липчак проболтался, может, какое-то словечко вырвалось, намек… или сразу же вознамерился дорого продать свежие новости… С кем-то встретился. Я почему-то думаю – Пащик сам пришел к нему и собственноручно задушил. Чем меньше свидетелей, тем лучше. Я на месте Пащика сама бы задушила ненужного свидетеля.
Полицейский с большим интересом слушал меня. Надеюсь, Марта тоже. И я вдохновенно продолжала, не столько информируя гостя, сколько рассуждая вслух:
– Кажется, при них не обнаружили каких-то важных документов… Минутку, а не могло быть так: с Котей договорились обменяться… Ну что смотрите, разве не ясно? Деньги в обмен на бумаги. Да не знаю я, какие именно бумаги, всякие могли быть: векселя, договоры, расписки… А тут ни фига. Ну Пащик и подложил бомбу Грохольскому. Однако сейф уцелел в пожаре, да-да, и это мне известно, зато понятия не имею, что они предприняли потом, за женой Грохольского я не следила. Мой драгоценный бывшенький, я имею в виду пана Гурняка, всю жизнь с упоением собирал всевозможные письменные вещдоки, спал на них, оберегая собственным телом, но, надо полагать, они были не в единственном экземпляре, так что и в вашем ведомстве все сохранилось.
– Не все, – спокойно и вежливо возразил представитель власти, – ведь наш так называемый
