деревянные пальцы грабастали роскошные черные кудри и пытались напрочь их оторвать. Проказница выпускала их только затем, чтобы попытаться расцарапать себе щеки, выколупать глаза.
— Зачем? — взывала она к ночному темному небу. — Зачем я, если я — это вовсе не я… а неведомо что? О пресветлая Са, я в Твоих глазах, должно быть, непристойная шутка, богохульство во плоти! Так отпусти же меня, Са! Пусть я умру! Дай мне умереть!
Матроса, прибежавшего с фонарем следом за Уинтроу, звали Ганкис. Это был тот самый Ганкис, что когда-то давно ходил с Кеннитом на Берег Сокровищ.
— Да что с тобой, паренек? — растерянно обратился к Уинтроу старый пират. — И что случилось с нашим корабликом?
Но для Уинтроу существовала только Проказница, корчившаяся в сжигающей душу муке. В желтом свете фонаря его глазам предстало поистине жуткое зрелище. Ногти Проказницы впивались в безупречно гладкие щеки, оставляя глубокие борозды, но они тут же затягивались без малейшего следа. Волосы, которые она выдирала, прилипали к рукам и втягивались в них, всасывались, так что грива черных волос ничуть не редела, оставаясь все такой же густой и блестящей. Несколько мгновений Уинтроу в ужасе следил за этим потусторонним циклом разрушения и воссоздания. Потом решил попробовать еще раз.
— Проказница! — закричал он во всю силу легких. И устремил к ней все свое существо, стараясь успокоить, утешить…
И угодил прямиком в объятия драконицы, определенно поджидавшей его. Вернее, не совсем так: драконица без малейшего усилия отшвырнула его прочь. А в объятиях у нее находилась Проказница. И это именно ее дух, дух драконицы, могуче побеждал желание корабля умереть.
Уинтроу завороженно замер. Там, в немыслимых сферах, куда он едва мог дотянуться сознанием, происходила неслыханная борьба. Драконица боролась за жизнь. А Проказница пыталась отказать в ней им обеим. Собственная крохотная сущность показалась Уинтроу тряпкой, терзаемой двумя большими собаками. Его в самом деле рвали на части: каждая из воительниц силилась заручиться его верностью и поддержкой, заполучить его разум. Проказница тянула его к себе всей силой отчаяния и любви. Она же так хорошо его знала. И он был ей ближе кого бы то ни было. Так может ли он сейчас от нее отступиться? И она порывалась утащить его с собой, так что временами они балансировали на грани добровольного прыжка в смертную пустоту. Там ждало забвение. Вечный покой. Вечное отдохновение. Такое желанное, такое манящее… Полное и окончательное — как внушала ему Проказница — избавление от всех и всяческих бед. Самый правильный выбор. Иначе — непрестанное чувство вины, страшный груз чужой, украденной жизни… Кто в здравом уме взвалит на себя подобную ношу?
— Уинтроу! — ахнул Кеннит, наконец-то вскарабкавшийся на бак.
Юноша, пребывавший не совсем в этом мире, медленно повернулся навстречу. Кеннит прибежал в ночной сорочке, плохо заправленной в штаны, и она парусила, раздуваемая ночным бризом. Он даже не натянул сапог на здоровую ногу и стоял босиком. Некоторой — совсем крохотной, правду сказать, — частью сознания Уинтроу отметил, что ни разу еще не видел капитана в таком «лирическом беспорядке». А его взгляд! В глазах Кеннита, неизменно поблескивавших холодной насмешкой, металась неприкрытая паника. «Да он же нас чувствует, — издалека, отрешенно подумал Уинтроу. — У него тоже зарождается связь с нами. Он ощущает некую толику того, что у нас происходит, и это до смерти пугает его…»
Подоспела Этта и подала капитану костыль, без которого он, спеша на бак, как-то сумел обойтись. Он схватил костыль и несколькими размашистыми скачками одолел оставшееся расстояние. Оказавшись рядом с Уинтроу, он сгреб его за плечо. И эта хватка, при всей ее болезненности, вдруг показалась Уинтроу хваткой самой жизни, властно удерживавшей его на самом краю смерти.
— Ты что тут делаешь, парень? — спросил Кеннит рассерженно. Но потом он посмотрел мимо Уинтроу, и его голос враз изменился. Теперь в нем зазвучал ужас: — О рыбий бог! Что ты сотворил с моим кораблем?
Уинтроу тоже повернулся к Проказнице. Та как раз закинула голову, глядя на собравшуюся на баке толпу недоумевающих моряков. И кто-то в ужасе вскрикнул, увидев, как изменились ее глаза Теперь они были не просто зелеными — они светились изумрудным огнем, они тускнели и разгорались, а зрачки были темней самого непроглядного мрака. А само лицо! В нем оставалось все меньше человеческого. Развеваемые ветром черные пряди шевелились сами по себе, словно гнездо растревоженных змей. Вот она улыбнулась, но как-то странно, скорее оскалилась; острые зубы были ослепительно белыми. Слишком белыми…
— Если я не могу победить, — высказала она мысль, могущую принадлежать только драконице, — то и других победителей не будет.
И она медленно отвернулась, раскрывая руки так, словно стараясь обнять всю ширь темного ночного моря. Потом, столь же медленно, руки поплыли за спину и стиснули корпус корабля.
«Уинтроу! Уинтроу, помоги!» — достиг сознания юноши отчаянный мысленный вопль. Только так могла теперь Проказница с ним общаться; тело, изваянное из диводрева, и вместе с ним голос ей больше не принадлежали. — «Умри вместе со мной!» — молила она.
И он едва не выполнил ее просьбу. Едва не шагнул вместе с нею за край, откуда не возвращаются. Но в последний миг что-то удержало его.
— Я хочу жить! — услышал он собственный крик, разорвавший черноту ночи. — Проказница! Давай жить! Давай останемся жить'
И на мгновение ему даже померещилось, что его слова чуть ослабили в ней стремление к смерти.
Крик сопроводила довольно странная тишина. Казалось, даже ночной ветерок затаил дыхание, вслушиваясь и ожидая исхода. Уинтроу услышал, как один из пиратов начал молиться, по-детски заикаясь и путая слова. Потом его ушей коснулся совсем другой звук. Этакий хруст, похожий на хруст ненадежного льда под ногами у незадачливого пешехода, отошедшего слишком далеко от берега.
— Ее больше нет, — тихо выдохнула Этта. — Ее нет… нашей Проказницы…
И она была права. Даже в скудном свете единственного фонаря была очевидна перемена, случившаяся с носовым изваянием. Его покинули все краски, все движение и дыхание жизни. Диводрево, составлявшее спину Проказницы и ее волосы, стало даже не серебристым, а серым, точно могильный камень. Серым и неподвижным. Замерли даже волосы, не поддаваясь опасливым прикосновениям ветерка. Кожа изваяния казалась шершавой, побитой непогодами, точно жерди старого забора. Уинтроу поспешно устремил к Проказнице свою мысль и сумел уловить лишь меркнущий след ее отчаяния. Так рассеивается в воздухе едва уловимый запах. А скоро не стало и его, словно кто-то захлопнул между ними тугую плотную дверь.
— Драконица? — пробормотал он еле слышно.
Но даже если она и была по-прежнему с ним, она спряталась слишком глубоко и надежно — недостижимо для его неразвитых чувств.
Уинтроу набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Его разум снова принадлежал только ему, и все мысли, витавшие там, были его собственными. Странное ощущение. Он успел напрочь забыть, как это бывает. Еще мгновение спустя он как бы заново прочувствовал свое тело. Ветер больно жалил заживающие ожоги. Коленки вдруг ослабли, и он неминуемо свалился бы на палубу, не подхвати его Этта. Ее рука была сильной и осторожной. Тем не менее прикосновение оказалось мучительным. Впрочем, Уинтроу был слишком слаб даже для того, чтобы как следует вздрогнуть.
Что до Этты, она смотрела мимо него — на своего капитана, и в ее глазах было глубочайшее сострадание. Уинтроу тоже посмотрел на Кеннита и понял, что еще ни разу не видел на человеческом лице подобного горя. Схватившись за поручни, пират как только мог вывесился наружу, вглядываясь в профиль Проказницы, в ее черты, искаженные последним страданием. На лице Кеннита обнаружились морщины, которых совершенно точно не было прежде, он был до такой степени бледен, что блестяще-черные волосы
