посредством огня и могущем в нем пребывать безо всякого для себя вреда. Способность быть невидимым часто символизирует возможность иметь контакты с невидимым и сверхчувственным миром, переходить в него. Способность жить под водой, не утопать в ней, ходить по ней (это заставляет вспомнить хождение по водам Калки-аватара, поднимающийся над водой меч короля Артура и т. д.) означает реальное соединение с Принципом, стоящим высоко над течением мира, над потоком становления.
С учетом всего вышесказанного, итальянская легенда, как считает Ю. Эвола, повествует о некоторой неадекватности Фридриха для получения такого мандата. Предел Фридриха – это достоинство светского рыцаря и чисто временного правителя, на что указывает его ответ: «мера» – лучшая вещь на свете. Фридрих 'не задал вопроса', вопроса о символах могущества, предложенных ему пресвитером Иоанном.
Из– за отсутствия осознания смысла высшего мандата его действенность была отныне обречена на убывание, поэтому пресвитер Иоанн и взял этот мандат обратно.
Особая форма бытия императора, который 'живет и не живет', чья жизнь – это только видимость, равно как и тема короля, пребывающего в летаргическом сне, тесно связаны с основополагающим мотивом историй о Граале: 'с виной, сущность которой заключается в отсутствии 'постановки вопроса', так как уже сам факт такой постановки означал бы начало реставрации.
Ю. Эвола добавляет еще несколько деталей к описанию царства пресвитера Иоанна. 'Tractatus pulcherrimus' называет его 'царем царей – rex regum'. Он объединяет в себе духовную и светскую власть и может сказать о себе: 'Пресвитер Иоанн, Божьей милостью Господин всех господ, которые только есть под небом от Восхода солнца до земного рая'. Но сущностно пресвитер Иоанн – это титул, имя, обозначающее не индивидуума, а некоторую сакральную функцию. Так, у Вольфрама фон Эйшенбаха и в «Титуреле» мы встречаемся с именем пресвитер Иоанн, взятым в качестве титула, и сам Грааль указывает, кто и в какой последовательности должен становиться пресвитером Иоанном.
В различных средневековых легендах пресвитер Иоанн сдерживает племена Гогов и Магогов и управляет видимым и невидимым мирами (и естественными, природными, и сверхъестественными, невидимыми существами), препятствует проникновению в свое царство «львов» и 'гигантов'. В этом царстве находится также 'источник вечной молодости', и не случайно оно часто смешивается с местопребыванием трех волхвов или с городом Сеува (Seuva), воздвигнутого рядом с Холмом Победы – Vaus или Victorialis – по приказу трех волхвов.
Здесь снова обнаруживается «полярный» символизм 'вращающегося замка', имитирующего вращение небосвода, а также символизм места, где хранится камень света, или камень, 'заставляющий слепых прозреть', или камень, делающий невидимым. В частности, пресвитер Иоанн обладает камнем, который может воскресить Феникса или Орла. Это указание особенно важно, так как Орел всегда, и особенно в эпоху, когда складывались эти легенды, был символом имперской функции, которая в своем «вечном» аспекте уже в Риме часто связывалась с Фениксом. Некоторые источники утверждают, что иранский царь Ксеркс, Александр Македонский, римские императоры и, наконец, Огьер, король Дании, и Геррино «посещали» царство пресвитера Иоанна. Речь идет о мифологизированных и смутных воспоминаниях относительно контактов, которые великие исторические правители и легендарные герои имели – в более или менее прямой форме, через невидимую санкцию, узаконившую их царственное достоинство, – с Высшим Центром, где находится камень, могущий воскресить Орла.
На основании таинственных и чудесных историй, рассказанных различными путешественниками, в средние века далекая и могущественная империя 'Великого Хана', императора татар, отождествилась с империей самого 'Короля Мира'. Она часто смешивалась также с царством пресвитера Иоанна. Так, в связи с легендой о 'Великом Хане' появились мотивы таинственного Древа, дающего тому, кто к нему приблизится или повесит на него щит, победу и универсальную империю.
Что же до идеи царства пресвитера Иоанна, то она исторически послужила основой для концепции о необходимости интеграции рассеянных сил, в символах рыцарства, Империи и крестовых походов. На основании более материальной версии данной теории таинственный и могущественный князь Востока – не христианин, но друг христиан – призывался на помощь в христианских крестовых походах, в наиболее трагические их периоды, для того чтобы обеспечить священной войне победоносный исход. Когда эти надежды не оправдались и наивно ожидаемой военной помощи не последовало, глубокое понимание символического смысла фигуры пресвитера Иоанна и инициа-тического значения его «помощи» также было утрачено, и от всего этого сохранилась только 'легенда', вошедшая составным элементом в самые различные предания.
В связи со всеми этими символическими концепциями особенно важен тот факт, что у Вольфрама фон Эйшенбаха пресвитер Иоанн предстает потомком династии Грааля, а в «Титуреле» сам Парсифаль берет на себя функцию пресвитера Иоанна. Именно в его царство, в конце концов, был переправлен Грааль. Так, он и до сих пор указывает, кому надлежит стать в очередной раз тайным пресвитером Иоанном.
Как мы уже говорили, в ту эпоху Монгольская (Великая) империя часто отождествлялась с царством пресвитера Иоанна, с царством Александра и так далее, то есть с различными образами 'Центра Мира'. Великий Хан татар в то время еще не превратился в синоним ужасной угрозы для Европы, но, согласно описаниям Марко Поло, Хайтона, Мандевилля, Иоханнеса де Плано, Карпини и так далее, понимался как могущественный император таинственной, далекой и огромной империи, как мудрый и счастливый монарх, друг христиан, хотя и 'язычник'.
Все это отнюдь не так абсурдно, как может показаться на первый взгляд, и подобное отождествление вообще перестает выглядеть чем-то странным, если вспомнить, что в ту эпоху титул 'Великого Хана' воплощал в себе определенную сакральную функцию, не связанную ни с какой конкретной личностью и ни с каким сугубо историческим или географическим царством. У Данте в 'Божественной комедии', по мнению Ю. Эволы, речь идет именно об этой функции, и в образе Хана она обретает свое символическое и одновременно и политическое воплощение, связанное с верой в идеал империи и с надеждой на ее реставрацию. Все это довольно близко к духу самих создателей цикла о Святом Граале.
Эвола не разбирает все уровни символизма 'Божественной комедии'. Он ограничивается лишь самым общим указанием, что путешествие Данте через различные миры может быть понято как художественно выраженная схема постепенного духовного очищения и инициации. Кроме того, все перипетии данного путешествия имеют прямое отношение к идее империи. Данте заблудился в темном и диком лесу. Его коснулась сила, 'никогда не касавшаяся еще ни одного человека'. Далее следуют намеки на 'пустынный берег' и на 'смерть, с которой бился он – над потоком, где море не бурлит', и упоминание о восхождении на 'блаженный холм' и о 'предвкушении высот'. Все эти детали однозначно напоминают нам аналогичные ситуации, в которые попадают рыцари, искатели Грааля, переходящие бурные потоки, встречающиеся со смертельной опасностью в 'диких землях', чтобы в конце концов достичь 'дикого холма', Montsalvatsche, где стоит Замок Радости.
В 'Беатриче', подчеркивает Ю. Эвола, мы снова сталкиваемся с темой 'сверхъестественной женщины' – и это станет еще более выразительным, если мы будем учитывать весь символизм 'Fedeli d'Amore', инициатической организации, к которой принадлежал Данте. И в любви, движущей Беатриче в ее желании постоянно оказывать Данте помощь с небес, есть нечто напоминающее то предназначение и 'избранничество', то 'покровительство свыше', только благодаря которому рыцарям и удалось приблизиться к Граалю и выйти победителями из цепи приключений и символических битв. И все перипетии рыцарей Грааля символически описывают тот же процесс духовного очищения и инициации, что и у самого Данте. Однако 'Божественной комедии' недостает духа сугубо героической традиции, так как линия Данте более связана с традицией богословской и умозрительной. Поэтому инициатический путь Данте описан в форме прохождения сквозь ад и чистилище.
В первом эпизоде 'Божественной комедии' подход к холму Данте преграждают лев и волчица. Эти образы имеют точное соответствие во второй части поэмы в символах блудницы, 'твердой, как скала горы высокой', и буйного гиганта, соблазняющего ее. Чаще всего волчицу и блудницу отождествляют с католической церковью, а льва и гиганта – с домом французских монархов, что является, по мнению Ю. Эволы, довольно правдоподобным объяснением. Но, если пойти дальше, чем чисто историческое толкование данных образов (а к этим историческим намекам следует отнести еще и уничтожение ордена тамплиеров), мы обнаружим во всем этом более глубокие и более безусловные принципы, не связанные с
