– «Дарью» дают,– лениво сказал шофер, остановившись у светофора.– От нее белье хорошо пахнет.
– Я сойду,– сказал вдруг Кузьменко.– Постою в очереди. Меня жена просила.
– Да ты что? – сказал Гаврилов.– Такую ерунду из Москвы повезешь?
Но Кузьменко уже не было в машине. Помахал Гаврилову рукой, пристроился в конце очереди. Женщины посмотрели на него с уважением – он был тут единственным мужчиной. И снова мягкая, бесформенная нежность захлестнула Кузьменко. Он робко, виновато отодвинулся, боясь ненароком задеть прекрасных, удивитёльных женщин, стоящих в очереди за «Дарьей».
…Когда на следующий день они с Гавриловым вышли с телестудии, Кузьменко снова шатало от усталости.
– Чтоб я еще раз на это пошел,– тихо ругался он,– да лучше в шахте три смены!
Гаврилов как человек более опытный посмеивался.
– Ничего, ничего. Увидишь себя на экране, какой ты умный и красивый,– побежишь еще раз сниматься!-
– Я? – возмутился Кузьменко.– Ни за что!
– Так как сегодня? – поинтересовался Гаврилов.– Куда бросим кости? Есть предложение податься в «Арагви». Тут есть парень из Тквибули. Обещал сделать все на высшем уровне. У него кто-то там из родни работает.
Но Кузьменко замотал головой. Сегодня утром он проснулся с твердой уверенностью позвонить Шуре Киреевой. Как только он выспался, адрес и телефон в партбилете вновь обрели свою прежнюю силу. И эта сила требовала от него решительных действий. «…Таилось полусознанное, стыдливое предчувствие чего-то нового, несказанно сладкого, женского…»
– У меня сегодня другие планы,– сказал Кузьменко.
Ему хотелось, чтоб Гаврилов вспомнил их вчерашний разговор, тогда бы он ему все объяснил, может, даже посоветовался бы, но Гаврилов не вспомнил. Он хлопнул Кузьменко по плечу и заторопился:
– Тогда я помчался. Если надумаешь, мы в «Арагви», где-нибудь в незаметном углу. В случае чего – спроси, где тут сидит гость из Тквибули. Там он сегодня первый человек.
– Ладно,– сказал Кузьменко и почти решительно направился к телефону-автомату.
Александра Васильевна Боровая редактировала срочную статью. Номер давно уже был в работе, но вот пришла эта статья, решили ставить ее на открытие, что-то там сняли, упросили типографию пойти навстречу, а Боровой дали день на редактуру. Александра Васильевна правила статью, варила компот и красила волосы одновременно. Сейчас она сидела в резиновой шапочке, выдерживая на волосах хну. Телефонный звонок раздался как раз в тот момент, когда пришла пора снимать шапочку. Отогнув ее на правом ухе, Александра Васильевна взяла трубку.
– Да! – крикнула она, чувствуя по шуму и треску, что говорят из автомата.– Я вас слушаю.
Кто-то тяжело откашливался прямо в трубку, а потом Александра Васильевна услышала хриплый, незнакомый голос:
– Позовите, пожалуйста, Шуру Кирееву.
– Вы ошиблись номером!– закричала Александра Васильевна громко, положила трубку и тут же сообразила, что Шура Киреева – это она.
«Господи! – удивилась Александра Васильевна.– Кто это мне звонил? Сколько же лет меня никто так не называл? Как уехала из дома… В институте сразу пошло – Саша, Саша. Казалось, так интеллигентней, красивей. И фамилию сменила сразу, потому что вышла замуж на первом курсе. Кто же это, кто?» Она не отходила от телефона, надеясь, что позвонят еще раз, и действительно, снова раздался звонок, и снова кто-то откашлялся в трубку:
– Позовите, пожалуйста, Шуру Кирееву.
– Я слушаю, слушаю вас,– закричала Александра Васильевна.– Кто это звонит?
– Это Ленька Кузьменко.,– раздалось в трубке,– Здравствуй, Шура!
Ой, господи, Ленька! Это ж надо! Она была влюблена в него в 'седьмом классе, а потом он ушел из школы и сразу женился на Тоне… Тоне… Ай-яй-яй, как же ее фамилия?
– Леня? Где вы? – кричала Александра Васильевна.– Откуда вы звоните? Говорите громче, я вас плохо слышу! Возле башни? Да это же рядом! Видите остановку трамвая? Видите? Идите к ней и стойте, через пятнадцать минут, нет, через двадцать я приду за вами. Слышите меня? На трамвайной остановке. Там рядом булочная! Ждите, не уходите! Я иду за вами!
Кузьменко стоял на трамвайной остановке. Оттого, что люди здесь все время менялись – кто приезжал, кто уезжал,– он чувствовал себя неуютно и растерянно. Вроде все вокруг заняты делом, а ты один нелепый. Кузьменко вспомнил, что однажды он наблюдал, как вышел из мебельного магазина человек, держа на голове стол. Вышел и стал крутиться на месте – то ли не 'мог сообразить, в какую сторону идти, то ли высматривал помощь. Вот он и вертелся со столом на голове, а черные полированные ножки пронизывали небо. Кузьменко казалось, что это он со столом на голове стоит на трамвайной остановке. Так же что-то давило сверху, и дрожал вокруг ног темный овал, и далеко-далеко падала какая-то тень. Он оглянулся и увидел, что это мороженщица шире растянула тент. Все, оказывается, было просто и объяснимо, только вот на голову давило по-прежнему.
Сейчас с какой-то стороны должна была прийти Шурка Киреева, девочка с тонкой шеей и глазами-сливами. И он смотрел вокруг, готовый ко всякой неожиданности. Он ведь понимал, что Шурка должна была измениться за столько лет. Но как? Вот как изменился он сам? К своей внешности Кузьменко относился спокойно, он себе нравился. И считал, что сейчас как мужчина он выигрывает по сравнению с собой же, но очень молодым. «У баб это иначе»,– подумал он. Антонина? Но тут он не знал, что сказать. Еще на себя он мог посмотреть со стороны, но на жену… Ну, пополнела – так двоих же родила. Ростом вроде стала выше? Но так же не бывает. А! Это прическа. Молодая была – волосы вниз. Сейчас – все вверх. Вверх, вверх, а сзади холочка будь здоров, а у молодой была шея сильная, гибкая. И тут прилип к Кузьменко затылок жены с поднятыми вверх волосами. Сидит, шьет, в печке возится, стирает. И не то что почувствовал Кузьменко какие-то угрызения совести, нет, вдруг пришло раздражение на жену. Он вспомнил, что в номере гостиницы на подставке для обуви лежат десять пачек «Дарьи». Стыдно-то как! Вот, скажут, мужик вахлатый, за чем в Москву приехал. Чертовы бабы, ну втравят, ну втравят…
– Леня? – раздалось рядом, и Кузьменко так и повернулся с рассерженным, обиженным лицом.
Рядом стояла худенькая женщина. Мокрые прямые волосы падали на белую без рукавов кофточку. А кофточка пряталась в черные брюки, а из брюк торчали узкие худые ступни, к которым тремя ремешками были привязаны босоножки. Кузьменко увидел все сразу: мокрые волосы, уже просохшие на темени, и сшитый суровыми нитками ремешок на босоножке, и красную, как смородина, пуговичку на кофте у самого горла.
– .Леня? – спрашивала женщина.– Ну, конечно, ты! Ты сейчас нахмурился, совсем как в школе. Здорово, милый! – И, встав на цыпочки, поцеловала Кузьменко в щеку.
Все рухнуло у него перед глазами. Стол на голове раскололся на множество кусков, и они завалили, придавили напрочь Леонида Федоровича.
– Пошли,– сказала женщина. И, взяв его под руку, повела.
Кузьменко идти было неудобно, потому что женщина была мала, и худа, и шаги у нее были мелкие, слабые. Он ни разу еще не посмотрел ей в лицо и теперь, косясь в левую сторону, видел тонкий острый нос и яркие накрашенные губы. Инстинктивно Кузьменко потер щеку, и она засмеялась.
– Все в порядке, Ленечка! Я легонько.
Кузьменко растерялся, удивляясь, как это она догадалась, ведь щеку он потер незаметно. А она достала из кармана брюк громадные очки с круглыми фиолетовыми стеклами, надела их, и Кузьменко совсем растерялся. Он же не знал, никогда не видел эту худенькую, похожую на стрекозу, женщину! Куда она его ведет? Зачем?
– Ну что же ты молчишь? – смеялась она.– Ты стал такой большой, важный. Хочешь, я напишу о тебе очерк? Как Тоня? У тебя двое сыновей? Уже совсем взрослые?
Она смотрела на него фиолетовыми стеклами, говорила смешно, по-московски, а волосы на солнце уже совсем высохли и отливали медью.
– Ты в командировке? В отпуске? – спрашивала она, И Кузьменко с трудом, мучительно разыскивая куда-то исчезнувшие слова, объяснил.
– Ну, какой ты молодец! – восхищалась женщина,– Значит, будешь на «Огоньке». Ленечка, я горжусь знакомством с тобой.– И она слегка прижалась к его руке.
И тут Кузьменко ее пожалел. Пожалел странно, как пожалел Дусю Петриченко. Шура потому и надела очки, что между ней и Дусей много общего. Шура прячет Дуськины глаза, глаза, в которых – все! Он это знает, он три дня назад такие глаза видел. И цепкая эта рука, что держится за него, такая же, как будет у Дуси, когда она поведет своего крепильщика домой. Как все точно, как точно!
– Вот и мой дом! – весело сказала Шура.– Видишь, ты был совсем рядом.
Как прямо она все говорит,– ты был рядом… «В каждой капле крови…»
…Дом оказался знакомым,– девятиэтажный, блочный. У них тоже построили один такой. Предлагали Кузьменко квартиру. Но Антонина такой подняла шум. Чтоб она со своего двора да в скворечник! Да ты что, Леонид, сдурел совсем? А его очень в шахткоме уговаривали. Смешно ведь получилось, дом отгрохали по всем правилам, там тебе и кафель-мафель, и паркет в елочку, а из своих домов никто ехать не хочет. Даже жена секретаря райкома, говорят, мужу скандал устроила, когда он ей предложил второй этаж. В общем, заселили молодыми специалистами, у кого ни кола ни двора. Вот такой точно дом. Никакой разницы – везде теперь Москва.
В тесном голубоватом лифте Шура сняла очки. На Кузьменко смотрело смеющееся худенькое лицо с большими глазами.
– Какой ты молодец, что зашел! – снова сказала она.
А Кузьменко думал о другом. 0 том, зачем она сняла очки. Откуда-то из глубины старых, так никогда и не пригодившихся знаний выползла мысль: очки женщина снимает тогда, когда хочет, чтоб ее поцеловали. Кузьменко заметался в этом голубом шифоньере, а она смотрела на него и смеялась.
– У тебя клаустрофобия,– сказала она.– Я тоже с трудом привыкла к этим модернизированным лифтам. Но мы уже приехали.
Двери раздвинулись. Почему она решила, что у него клаустрофобия? Чепуха какая! Ведь он же шахтер. Разве он смог бы работать под землей?
– Я бы не смог работать под землей,– сказал он.
– Что? – спросила Шура удивленно.– Это ты к чему?
– Я не боюсь замкнутого пространства,– сказал Кузьменко.
– А! – засмеялась Шура.– Это я не сообразила.
«Она говорит об одном, а думает о другом, как и я»,– рассуждал Кузьменко. Дверь квартиры закрылась за ним и как отрезала всю минувшую жизнь.
А в квартире, между прочим, пахло яблочным компотом. Кузьменко этот запах несколько успокоил, он потоптался в передней и, робко переступая по квадратам линолеума, прошел в комнату.
Здесь было очень красиво. Висели на стенах полки, а на них – пузатые кувшины и книги. На низком столике стояли цветы, на полу желтел ковер, от него
