соблюдать осторожность, даже одобряю ее, но, надеюсь, между нами из-за этого не будет никаких недоразумений, о'кей? — он улыбнулся вымученной улыбкой, лицо его болезненно исказилось.
— Конечно. Я думал…
— Так что там насчет Гвадалахары?
— Знаешь, я до сих пор в шоке. Я поеду в город и сяду на первый же поезд — два часа, может, четыре — смотря какое там расписание… Нет, я лучше сперва позвоню на базу и узнаю насчет самолета.
— А когда приедешь туда?
— Мне нужно будет переговорить с людьми. У меня есть имплантат, но я не сильно разбираюсь в самих этих операциях. Понимаешь, меня призвали на службу, и выбора у меня не было. Узнаю, можно ли с ней поговорить.
— Сынок, мне сказали — она не может говорить. Она парализована.
— Да знаю я, знаю. Но у нее же нарушена только моторика. Если мы вместе подключимся, то сможем поговорить. И узнаем, чего она хочет.
— Хорошо, — Хайес кивнул. — Хорошо. Но скажи ей тогда, чего хочу я. Я хочу, чтобы она сегодня же была здесь. Нет, даже — вчера. Макро желает получить ее голову на блюде, — он постарался показаться разозленным. — Чертов дуралей, точно такой же, как Блейз! Позвонишь мне из Мексики.
— Позвоню.
Он кивнул и отключился.
Я позвонил на базу и узнал, что прямых рейсов на Гвадалахару в ближайшее время не будет. Можно было вернуться обратно в Портобелло, а оттуда, уже утром, добраться до Мексики. Gracias, pero no gracias[2]. Я просмотрел расписание поездов и вызвал такси.
До Гвадалахары я доехал за три часа, и это были чертовски поганые три часа. Примерно в час тридцать я был уже в клинике, но, конечно же, меня не пропустили дальше приемного отделения — в больнице принимали посетителей только с семи утра. Но и тогда я не смогу повидаться с Амелией, пока не придет доктор Спенсер — то есть до восьми, а то и до девяти часов.
Я снял mediocuarto — полкомнаты — в мотеле напротив больницы. Там была только кровать и лампа. Спать я не мог, поэтому нашел забегаловку, открытую круглосуточно, и взял журнал — почитать и бутылку миндальной текилы, которая по-испански называлась «Almendarada». Я одолел полбутылки вина и половину журнала, от статьи к статье упорно пробираясь сквозь дебри испанского. В школе мы испанский не изучали, поэтому, хоть в повседневном общении проблем с испанским у меня не было, разобраться в запутанных литературных пассажах оказалось не так-то просто. Одна из статей посвящалась доводам за и против эвтаназии для стариков — несмотря на то что я разобрал только половину слов, статья эта вогнала меня в дрожь.
В разделе военных новостей попалась коротенькая заметка о нашей акции по похищению той женщины. Репортер назвал это «миротворческой полицейской миссией против партизан». Сомневаюсь, что им удастся продать так уж много экземпляров своего журнальчика в Коста-Рике. Разве что они вставили туда другой вариант статьи.
Журнал был развлекательный, с иллюстрированными приложениями, которые в некоторых американских штатах сочли бы незаконной порнографией. Картинки в приложениях состояли из шести эпизодов каждая, и если страничку потрясти — картинка начинала ритмично двигаться, создавая стробоскопический эффект. Как, полагаю, и большинство читателей-мужчин, я с интересом принялся трясти странички. В конце концов это помогло мне уснуть.
К семи утра я пришел в приемное отделение клиники и полтора часа читал журналы — не такие интересные, как вчерашний, — пока наконец не появился доктор Спенсер. Это был высокий блондин, он говорил по-английски с жутким мексиканским акцентом, тягучим и вязким, как guacamole[3].
— Сначала давайте пройдем в мой кабинет, — доктор Спенсер взял меня под локоть и повлек за собой, на нижний этаж. Его кабинет оказался простой комнатой без окон, там было только два стула и стол. На одном из стульев уже кто-то сидел.
— Марти?! — удивился я. Он кивнул.
— Хайес позвонил мне после того, как переговорил с тобой. Блейз должна сказать кое-что, касающееся нашей общей работы.
— Для меня большая честь видеть вас своим гостем, доктор Ларрин, — Спенсер присел за стол.
Я устроился на свободном стуле — простом стуле с жесткой спинкой.
— Так чем вы тут занимаетесь? — поинтересовался Марти.
— Только разрешенной микрохирургией, — сказал Спенсер. — Больше ничем.
— Но на самом-то деле все обстоит не совсем так? — спросил Марти.
— Все остальное — нелегально.
— Это мы еще обсудим поподробнее…
— Может быть, кто-нибудь объяснит мне, о чем речь?
— В том, что касается уничтожения личности, мексиканские законы более строгие, чем американские, — пояснил Марти.
— В вашей стране у нее оставалась бы возможность продолжать жизнь, даже если это было бы всего лишь растительное существование, — сказал Спенсер.
— Верно подмечено, доктор Спенсер. С другой стороны, у нее была бы возможность не рисковать понапрасну жизнью и рассудком.
— Кажется, я чего-то недопонимаю, — признался я.
— Ничего удивительного. У нее есть имплантат, Джулиан! Она может жить полноценной жизнью, даже не шевеля ни единой мышцей.
— Это просто непристойно.
— Но это возможно. Микрохирургия сопряжена с риском.
— Но не настолько. Не с таким риском. Риск mas о menos[4] такой же, как при постановке имплантата в любой другой клинике. Девяносто два процента наших пациентов полностью выздоравливают.
— Вы имеете в виду — девяносто два процента выживших после операции, — заметил Марти. — А каков процент выздоровления в целом?
Спенсер пожал плечами, потом еще раз.
— Это все — цифры. Они совершенно ничего не значат. Она здорова и относительно молода. Повторная операция должна пройти успешно.
— Она — замечательный физик. Если ее мозг будет поврежден, это никак нельзя будет назвать выздоровлением.
— Мы объяснили ей все это перед операцией, перед тем, как стали вживлять имплантат, — Спенсер положил на стол какой-то документ на пяти или шести листах. — И только после этого она подписала согласие на операцию.
— А почему бы вам не подключить ее в сеть и не поинтересоваться ее собственным мнением? — спросил я.
— Все не так просто, — ответил доктор Спенсер. — Как только ее подключат через имплантат, тотчас же начнут формироваться совершенно новые проводящие пути нервных реакций. И сеть таких путей будет разрастаться… — Спенсер выразительно взмахнул рукой, — более чем быстро.
— Новые нервные связи образуются в экспоненциальной прогрессии, — заметил Марти. — И чем дольше Амелия пробудет в подключении, чем больше она получит новых впечатлений — тем тяжелее ей будет от этого избавиться.
— Вот именно поэтому мы ее и не спрашивали.
— В Америке вам пришлось бы это сделать, — сказал Марти. — Согласно праву на полную осведомленность.
— Америка вообще очень своеобразная страна. Так я вас не убедил?
Я сказал:
