них толпились люди. Валицкий дождался своей очереди, назвал номер и, перечислив все свои звания, сказал, что хотел бы переговорить с Ждановым. Мужской голос вежливо и спокойно ответил ему, что товарища Жданова сейчас на месте нет и что сегодня он вряд ли будет в Смольном.
– Как же быть? – растерянно произнес Валицкий. – У меня дело крайней необходимости…
Наступила короткая пауза; видимо, человек на другом конце провода обдумывал ответ. Наконец Валицкий услышал:
– Подождите минуту у телефона.
В трубке раздался далекий, приглушенный голос, однако Валицкий, как ни прижимал трубку к уху, не мог ничего разобрать из тех явно не ему адресованных слов.
– Вы слушаете? – снова громко и внятно прозвучало в трубке.
– Да, да! – поспешно подтвердил Валицкий.
– Я договорился с товарищем Васнецовым. Он сможет вас принять. Подойдите, пожалуйста, к окошку бюро пропусков. Без очереди.
«А кто такой товарищ Васнецов?» – хотел было произнести Валицкий, но тут же вспомнил, что не раз встречал эту фамилию в «Ленинградской правде» при перечислении имен руководителей города.
– Большое спасибо! – воскликнул Валицкий гораздо сердечнее, чем ему хотелось.
Он повесил трубку и направился к окошку, однако очередь была и здесь. Вдруг он услышал голос: «Товарищ Валицкий!» И одновременно те люди, что стояли у окна, расступились, и Федор Васильевич увидел голову человека в военной фуражке, наполовину высунувшуюся из окна. Валицкий подошел.
– Ваш партбилет, – сказал, опускаясь на стул, с которого поднялся, когда высматривал Валицкого, военный с тремя кубиками в петлицах. Одновременно он склонился над столом и протянул руку к окошку, за которым стоял Валицкий.
– Простите… но я не состою… – начал было тот, но военный прервал его:
– Тогда паспорт.
– Но… но у меня нет с собой паспорта, – в еще большей растерянности произнес Валицкий. – Я академик архитектуры! Меня весь город знает!..
Военный поднял голову, недоуменно посмотрел на лицо седовласого человека с галстуком-«бабочкой», встал, подошел к другому столу, снял трубку одного из телефонов и, прикрыв микрофон рукой, стал что-то говорить.
Потом он вернулся к окну и, не глядя на Валицкого, сказал:
– Вас проводят к товарищу Васнецову. Подождите у входа.
Через несколько минут к стоящему у барьера Валицкому спустился, слегка прихрамывая, молодой человек в сапогах и в гимнастерке. Он что-то сказал военному, проверяющему пропуска, и неожиданно обратился к Валицкому по имени-отчеству, как будто давно был с ним знаком:
– Прошу вас, Федор Васильевич, проходите.
…В конце большой, светлой комнаты, за столом, расположенным между двумя широкими окнами, сидел худощавый, черноволосый, с густыми, почти сросшимися на переносице бровями человек в гимнастерке, но без петлиц.
Когда Валицкий перешагнул порог комнаты, этот человек встал, вышел из-за стола и сделал несколько шагов ему навстречу.
– Здравствуйте, Федор Васильевич, – сказал он, протягивая Валицкому руку с узкой жилистой кистью.
То, что и Васнецов знает его имя-отчество, польстило самолюбию Валицкого. С чувством некоторой неловкости подумав о том, что не узнал заблаговременно, как зовут Васнецова, он, однако, легко подавил это чувство, снова сосредоточив все мысли на цели своего прихода.
Валицкий отметил про себя, что Васнецов молод, раза в два, очевидно, моложе, чем он сам, и тот факт, что его судьба находится в руках такого молокососа, снова вызвал у Федора Васильевича чувство настороженности.
Однако до сих пор он еще не произнес ни слова. Молча и с холодным достоинством пожал он протянутую ему руку, однако не сразу, а выждав какое-то мгновение – привычка, усвоенная Валицким уже очень давно и помогающая ему сразу установить дистанцию между собой и своим собеседником, и обвел кабинет медленным взглядом, ища место, куда бы ему поставить свою палку.
– Прошу вас, – сказал Васнецов и пошел к столу.
Так и не решив, где оставить палку, Валицкий последовал за ним, опустился в кожаное кресло, указанное ему Васнецовым, и, держа палку между ногами, оперся на нее.
Васнецов сел за стол и, слегка наклонившись в сторону Валицкого, сказал сухо, но вполне корректно:
– Мне сказали, что у вас важное дело.
– Я не уверен, что дело, представляющееся мне важным, покажется таковым и вам, поскольку оно касается моей скромной особы, – сдержанно и подчеркнуто официально начал Валицкий. – Я был вынужден нанести вам визит в связи с вопросом о моей… – Он сделал паузу, стараясь найти какое-либо слово взамен непривычного, недавно услышанного, но не нашел и повторил то же самое: – Моей эвакуации.
Васнецов слегка нахмурил брови – теперь они окончательно скрыли переносицу, – чуть приподнял руку и сказал:
– Простите, одну минутку.
Он протянул руку к краю стола, вытащил из груды лежащей там горки папок одну, раскрыл ее, снова закрыл и сказал:
– Этот вопрос уже решен, Федор Васильевич. Вы будете эвакуированы в группе первой очереди. Вам нечего беспокоиться.
Он произнес эти слова ровным, но каким-то отчужденным, безразличным тоном.
– Товарищ Васнецов, – с силой опираясь на свою палку, точно желая пробуравить ею пол, сказал Валицкий, – я не льщу себя надеждой, что вам что-либо говорит мое имя. Поэтому осмелюсь заметить, что являюсь академиком архитектуры, удостоенным этого звания еще в одна тысяча девятьсот пятнадцатом году. По моим проектам в свое время, – он произнес эти два слова с особым ударением, – в этом городе построены дома! Я являюсь – если это говорит в мою пользу, – заметил он саркастически, – почетным членом ряда иностранных архитектурных обществ и…
Он вдруг умолк, увидя на лице Васнецова едва заметную усталую, снисходительную улыбку. Однако она тотчас же исчезла, как только Валицкий замолчал.
– Нам это известно, – по-прежнему ровно и отчужденно произнес Васнецов, – и, поверьте, мы постарались все это учесть. Вам и вашей супруге будет предоставлено купе в международном вагоне. Вы сможете вывезти необходимые вам… вещи. Правительство сделает все возможное, чтобы на месте нового жительства – им, очевидно, будет Свердловск – вам были бы созданы максимальные удобства. Максимальные в условиях войны, – добавил он, уже не скрывая горькую усмешку. – К тому же вы уедете в первую очередь. Раньше других. Вряд ли вы можете требовать от нас большего.
Васнецов отдернул левый рукав гимнастерки, посмотрел на часы и, уже не глядя на Валицкого, сказал:
– А теперь извините. Я очень занят.
Валицкий слушал со все возрастающим недоумением. Он уже несколько раз открывал рот, чтобы прервать Васнецова, но тот каждый раз, когда Федор Васильевич пытался что-то сказать, предостерегающе поднимал руку. Когда Васнецов умолк, Валицкий продолжал глядеть на него широко раскрытыми глазами, тяжело дыша и чувствуя, что у него голова идет кругом. Ему захотелось крикнуть: «Чушь!», «Бред!», «Нелепость!» – но вместо этого он растерянно произнес:
– Но… но… я никуда не хочу уезжать! Вы можете это понять? Никуда!
Однако ему показалось, что Васнецов не расслышал его слов или попросту не придал им никакого значения. И тогда Валицкий вскочил, вытянулся во весь свой огромный рост и, стуча палкой по полу, закричал:
– Мне не нужны ваши международные вагоны! Мне ничего не нужно, можете вы это понять?! – Он с силой отбросил в сторону свою палку и продолжал еще громче: – Я прошу только одного, чтобы меня оставили в покое! Я не рухлядь, не хлам, который можно сгрести лопатой и куда-то отправить! Вам не дано
