– Потом будешь чудеса подсчитывать, Разговоров, – сказал Звягинцев, – надо ехать!
– Нет, вы поглядите, – не унимался тот, – ведь пули-то навылет прошли! Прямиком через заднее стекло – в ветровое. И не задело. Ни вас, ни меня! Заговоренные мы с вами, товарищ майор!
Разговоров был еще в состоянии того нервного опьянения, которое овладевает человеком, только что избежавшим смерти. Обходя машину, осматривая пробоины от пуль и осколков, он говорил и говорил без умолку.
– Кончайте, Разговоров, надо ехать! – сказал Звягинцев гораздо суше и строже, чем ему самому хотелось.
Сержант посмотрел на него удивленно, как-то сразу сник и ответил понуро:
– Что ж, ехать так ехать. Садитесь в машину, товарищ майор.
Звягинцев закусил губу. «Ведь он меня спас, ему я обязан жизнью! Он, молодой, необстрелянный боец, мог растеряться больше, чем я, а он спас нас обоих…»
Разговоров осторожно вел машину, молчал. Звягинцев видел его розоватое ухо с пухлой, как у ребенка, мочкой, косой, по моде подстриженный висок.
«Милый ты, дорогой мой парень! – думал Звягинцев. – Мне бы обнять тебя, расцеловать…»
Он посмотрел на часы. Было без четверти два. Постарался вспомнить, сколько времени прошло с тех пор, как он увидел переваливающий через пригорок танк. Но не смог.
– Прибавь скорость, сержант, быстрее давай, быстрее! – проговорил он.
Разговоров слегка пожал плечами и ничего не ответил.
«Наверное, думает, что трушу, – невесело подумал Звягинцев. – А и верно, испугался же я…»
…Подъехав к проходу в минном поле, Разговоров впервые снизил скорость.
– Ну, вот и добрались, товарищ майор.
Следом за Звягинцевым он вышел из машины, окинул ее печальным взглядом:
– Куда ж мне теперь ее? Тут ведь варить и латать на два дня полных работы.
– Поедешь в тыл дивизии. Там починят. Я записку напишу, – ответил Звягинцев.
– В ты-ыл? – протянул Разговоров. – Да что вы! Мы ей в батальоне своими средствами ремонт дадим. Разве можно в тыл, товарищ майор? А если батальон опять переместят? Тогда вам ни меня, ни машины не увидеть. А без машины вам нельзя. Хоть какой-никакой, но автомобиль. Шофера себе вы и другого найти можете, я понимаю. А вот без машины…
Звягинцев почувствовал, что у него сдавило горло.
– Слушай, друг, – тихо сказал он, – ты знаешь, что жизнь мне спас?
– Что вы! – с каким-то испугом проговорил Разговоров. – Да что вы, товарищ майор! Тоже скажете! Я ведь свою-то тоже спасал, это уж все к одному.
Он засопел и стал смотреть куда-то в сторону.
– Ладно, – сказал Звягинцев. – Не забуду. Дал бы я тебе сутки отдыха, мог бы в Ленинград сгонять, своих повидать… И я бы тебя попросил заодно в один дом заглянуть. Но нельзя. Бой скоро, Разговоров. Может, через два часа, а может, и раньше. Скоро бой…
8
Советским войскам не удалось остановить немцев и после того, как был сдан Псков.
Десятого июля 4-я танковая группа генерал-полковника Хепнера, состоящая из двух моторизованных корпусов, одним из которых командовал генерал фон Манштейн, а другим – генерал Рейнхардт, сломив сопротивление 11-й армии Северо-Западного фронта, прорвалась в Ленинградскую область.
По убеждению генерал-фельдмаршала фон Лееба, никаких серьезных препятствий для последнего броска к Ленинграду больше не существовало. Хотя из донесений разведки фельдмаршал знал, что русские спешно возводят оборонительные рубежи на реке Луге, он не допускал и мысли, что эти наскоро построенные, в основном силами гражданского населения, укрепления могут явиться преградой на пути группы армии «Север».
Фон Лееб сосредоточил главный удар на центральном направлении, видимо считая, что самым легким путем к Ленинграду является путь кратчайший – от Пскова через город Лугу…
Двенадцатого июля во второй половине дня, через несколько часов после того, как вернувшийся в батальон Звягинцев известил штаб дивизии, что обнаружил неприятельскую разведку в двадцати километрах от своего участка обороны, первые немецкие танки появились перед его участком – несколько черных точек, быстро увеличивающихся в размерах. Звягинцев, находившийся на своем наблюдательном пункте, насчитал восемь машин, а за ними три бронетранспортера с пехотой.
По телефону он сообщил об этом Суровцеву на командный пункт батальона.
Все было готово к бою. Саперы, ставшие стрелками, уже занимали окопы, пулеметчики – свои позиции, истребители танков – щели и различные засады.
Танки шли клином, быстро вырастая в размерах. Гул их моторов был уже слышен в расположении батальона.
Звягинцев напряженно смотрел в бинокль. Не более двух километров отделяло головной танк от ближайшего минного поля. Люки танков были открыты – очевидно, немцы ожидали встретить советские войска лишь непосредственно у Лужских оборонительных укреплений.
В бинокль Звягинцев разглядел одного из танкистов, наполовину высунувшегося из головной машины. Опершись руками о борт люка, без шлема, в черном комбинезоне, он глядел вперед, ветер раздувал его светлые волосы, и Звягинцеву казалось, что немец улыбается то ли брезгливой, то ли самодовольной улыбкой.
И на какое-то мгновение Звягинцеву почудилось, что, так же как он четко видит немца, так и немец видит его и именно ему, Звягинцеву, адресована эта торжествующе победная улыбка.
И Звягинцеву неудержимо захотелось нанести скорей удар по этому надменному, торжествующему лицу, сбить, смести подлую, презрительную ухмылку.
Он опустил бинокль и приказал укрывшемуся рядом связисту соединить его с Суровцевым. Он уже готов был крикнуть: «Прикажи дать пулеметную очередь!» – но тут же опомнился и поспешно сказал:
– Не стрелять, Суровцев! Повтори приказание командирам рот – не стрелять!
И хотя о том, чтобы не открывать огонь, пока танки не начнут подрываться на минных полях, было условлено заранее, тем не менее Звягинцев, только повторив приказание, обрел внутреннее спокойствие: он сам чуть не сорвал свой же план боя.
Головной танк по-прежнему шел несколько впереди остальных. Уже только сотни метров отделяли его от взорванного участка дороги, объезды которого по обе стороны были минированы.
Звягинцев напряженно смотрел в бинокль – попадется ли этот танк в ловушку, или его командир разгадает опасность? Тогда этот проклятый немец вызовет по радио саперов, которые, несомненно, следуют где-то близко, наверное на бронетранспортерах.
Это было бы самым худшим для батальона: огнем по саперам придется раньше времени обнаружить себя, танки прекратят движение, развернутся и откроют огонь из пушек и пулеметов. Разве смогут шесть пулеметов и карабины, которыми располагает батальон, противостоять огню и броне немцев?..
Головной танк продолжал идти, не замедляя хода.
«Иди, иди, еще пятьдесят метров, еще тридцать!» – беззвучно шептал Звягинцев. Если бы он верил в бога, то, вероятно, молил бы его внушить экипажу танка продолжать движение.
«Иди, ничего не бойся, – мысленно убеждал он немца. – Ты же видишь: все тихо, спокойно, никто не стреляет, ну что тебе стоит объехать этот взорванный участок, здесь не может быть никакой ловушки, все так похоже на обыкновенную воронку от твоей же, немецкой бомбы…»
Звягинцеву даже казалось, что те, кто находился в танке, подчиняются его воле: танк шел, точно на параде… Несколько метров отделяли его теперь от подорванного участка дороги… Несомненно, немец уже увидел препятствие на пути. Теперь все зависит от того, какое он примет решение.
