прорубей. В черную ледяную воду. И не сделать этого я не могу…
– Алеша, – преувеличенно громко сказала я, – здесь живет Валицкий.
– Кто?!
– Нет, нет, не он, его отец… Мне нужно к нему зайти… Дело в том, что Осьминин, начальник нашего госпиталя, – его старый знакомый. Об этом я узнала только недавно… Осьминин очень плох, он умирает от дистрофии. Я хочу уговорить Валицкого переехать к нему… Ну вот, теперь ты все знаешь.
Алексей молчал. Я подумала, что сейчас он повернется и уйдет. Уйдет, не сказав ни слова. И убеждать его, что сын и отец не одно и то же, бесполезно. Логика здесь бессильна…
– Ты… побудь в подъезде, – сказала я. – Через десять минут я вернусь.
И, не дожидаясь ответа, шагнула в черную пасть подъезда.
Я поднималась по лестнице. И чем выше, тем медленнее шла. Уверяла себя, что мне просто трудно идти: слабость. Но чувствовала, что дело не в этом…
А если Федор Васильевич начнет меня расспрашивать о последней встрече с Анатолием? Что я скажу тогда ему? Что его сын оказался трусом, способным на дезертирство? Нет. Это невозможно… Но я не смогу и солгать…
Наконец я подошла к так хорошо знакомой двери.
Постояла секунду и постучала.
За дверью было тихо. Я подумала, что Федор Васильевич, видимо, в своем кабинете и не слышит. Постучала громче. Никто не откликнулся.
Взялась за дверную ручку, и, к моему удивлению, дверь от первого же толчка бесшумно поддалась – она оказалась незапертой…
Стоя в темном коридоре, я громко позвала:
– Федор Васильевич!
Никто не ответил.
«Может быть, он уехал, эвакуировался?» Я знала, что после пуска Ладожской трассы эвакуация возобновилась, что каждый день город покидали сотни людей, преимущественно старики, женщины, дети.
Но если бы Федор Васильевич уехал, дверь была бы не только закрыта, но и опечатана. Таков порядок. Может быть, он просто куда-то ушел и по рассеянности забыл запереть дверь?
– Федор Васильевич! – снова крикнула я.
И снова никто не отозвался.
«Он спит, – сказала я себе, – спит на своем кожаном диване».
Я ощупью двинулась по коридору и, как мне показалось, дошла до кабинета. Опять окликнула Федора Васильевича, уже тише. И опять никакого ответа.
Мне стало жутко. Надо было зажечь свет и осмотреться, но у меня не было спичек.
Что делать? Я решила вернуться и взять спички у Алексея. И вдруг услышала его голос:
– Ты здесь, Вера?
Значит, он шел вслед за мной!
– Алеша, ты здесь?! – обрадованно сказала я. – Ничего не видно!
Он чиркнул спичкой. Вспыхнул огонек. Мы стояли у дверей столовой. Кабинет был дальше по коридору. Спичка догорела, и снова стало темно. Я услышала, как Алексей достает из коробки другую.
– Подожди, – сказала я, – береги спички. Дай руку, идем.
И я, держась за стену, двинулась к кабинету.
– Ну вот, – сказала я, нащупав дверной проем, – теперь зажигай.
Он молча зажег спичку. И тогда… тогда я увидела Федора Васильевича. В ватнике и армейской шапке-ушанке он сидел за письменным столом, опустив голову на руки.
– Федор Васильевич! – воскликнула я.
Он не шелохнулся. Я почувствовала, что меня охватывает дрожь.
– Алеша… – едва выговаривая слова, произнесла я, – вот тут… на столе коптилка, видишь?.. Зажги… Зажги скорее!
Наконец вспыхнул ровный, чадящий огонек. Алексей слегка потряс Валицкого за плечо. Потом приподнял его голову, заглянул в лицо…
– Он умер, Вера, – сказал Алексей, выпрямляясь. – Он мертв.
– Нет, нет, – крикнула я, – он же сидит! Ему просто нехорошо! Он в обмороке, надо воды, нет, камфару, надо скорее…
Я стала торопливо расстегивать сумку.
– Ему ничего не нужно, Веруня. Он умер, – повторил Алексей.
– Перестань, прекрати, дай сюда коптилку! – лихорадочно говорила я.
Приподняла голову Федора Васильевича, поднесла к его глазам коптилку, оттянула веко… Зрачок остался безжизненно-неподвижным.
Да. Он умер. Умер!..
Уже давно я жила среди живых и мертвых, каждый день вокруг умирали люди, я не могла пройти по улице и квартала, чтобы не наткнуться на лежавший на снегу труп, я уже привыкла, привыкла ко всему этому…
Но Федор Васильевич!..
– Если бы мы пришли раньше!.. – проговорила я в отчаянии. – Мы слушали музыку, потом торчали в убежище, а он здесь умирал!..
– Он уже давно умер, Вера, – покачал головой Алексей. – Много часов назад. Может быть, даже вчера.
Я знала, что Алеша ошибается. Если бы Федор Васильевич умер давно, труп окоченел бы и даже голову приподнять было бы невозможно. Нет, он умер недавно, совсем недавно!..
– Давай перенесем его на диван, – тихо сказала я.
– Отойди, я сделаю это сам.
Он поднял тело с кресла и понес к дивану.
– Осторожнее! – крикнула я, увидев, что ноги Федора Васильевича волочатся по полу.
Алеша недоуменно взглянул на меня, но ничего не сказал. Уложил тело на диван, повернулся и вопросительно посмотрел на меня, как бы спрашивая, что делать дальше.
Но я словно оцепенела. Вспомнила, как, впервые придя в этот дом, сидела вот в этом кожаном кресле, а Федор Васильевич – вот здесь, напротив… Он принял меня как родную. Он вернул меня к жизни…
А я… я, выгнав Анатолия, решила вычеркнуть из своей памяти и Федора Васильевича… Он умирал от голода и холода, один в этой мрачной, пустой квартире, а я все не решалась зайти к нему, даже ради Осьминина. Я не пришла. Убила его своим эгоизмом, своей жестокостью, отомстила сыну смертью его отца…
– Вера, что с тобой?! – донесся до меня точно издалека голос Алексея. – Успокойся. Ну что поделаешь… Такое время…
– Замолчи! – крикнула я.
– Веронька, послушай, – сказал Алексей, подходя ко мне. – Ведь он был старый и, очевидно, больной человек. Подумай, сейчас гибнет так много и молодых, которым бы жить да жить…
– Замолчи! – в исступлении крикнула я. – Какое ты имеешь право? Что тебе известно обо мне и о нем?.. Ты знаешь, что меня истоптали немцы там, в Клепиках?.. Всю, всю!.. Что я ползла домой, да, да, ползла!.. Ты знаешь, в каком состоянии подобрали меня в лесу партизаны?! Когда я добралась наконец до Ленинграда, мне жить не хотелось. А этот человек, этот старик утешил меня, заставил жить дальше, и не просто жить, а верить, верить в жизнь! Он готов был проклясть своего сына, когда узнал, что тот ушел от немцев один, бросив меня! Ты… ты не знаешь… ты ничего не знаешь!..
Никогда, никогда раньше не смогла бы я сказать все это, произнести вслух, но теперь точно разом рухнула сдерживавшая плотина, и слова вырывались откуда-то из глубины души помимо моей воли…
Алексей положил руки мне на плечи, притянул к себе.
– Бедная моя Вера! – тихо сказал он. – Я ведь ничего не знал…
