Я почувствовала, что меня душат слезы. Прижалась к его груди и разрыдалась. Он не успокаивал меня, только снял с моей головы ушанку и гладил по волосам…
Наконец я немного успокоилась. Подняла голову, спросила с трудом:
– Что… мы будем теперь делать?
Он, видимо, не понял.
– Что же теперь можно сделать, Веруня? Мертвые не воскресают.
– Я не о том… Как мы… похороним его?
– Похороним? – недоуменно переспросил Алеша. – Какие могут быть похороны, когда на улицах лежат сотни, а может быть, и тысячи неубранных трупов?..
– Но не оставлять же его здесь!
– Думаю, надо сообщить управхозу…
– Сообщить управхозу? Для чего? Чтобы Федора Васильевича вынесли из дома и положили на снег?..
Из глаз моих снова полились слезы. Я стала доставать из кармана ватника платок и выронила на пол свернутую бумажку. Наклонилась, подняла. Это была записка Суровцева.
И вдруг мысль моя заработала с предельной ясностью и четкостью. «Надо срочно разыскать Суровцева, – подумала я. – Может быть, в его распоряжении есть какой-нибудь транспорт… или попросить Алешу добраться до завода, достать там машину. Впрочем, нет, это займет очень много времени – до Кировского далеко…»
– Вот что, – решительно сказала я, – ты сможешь побыть здесь час или полтора?
– Конечно! Но что ты придумала?
– Подожди!
И я побежала по темному коридору к выходу…
Моя медицинская сумка не раз помогала мне останавливать проходящие машины. Обычно, завидев грузовик, я выбегала на дорогу, поднимала сумку и ждала, пока шофер, разглядев красный крест, затормозит. Почти не было случаев, чтобы машины проезжали мимо.
Я и сейчас остановила три или четыре грузовика, но все они шли не в нужном мне направлении.
Если бы речь шла о помощи живому, я, не задумываясь, заставила бы первого же водителя изменить маршрут. Но сейчас… сейчас я считала себя вправе воспользоваться лишь попутной машиной.
Наконец мне повезло. Я остановила грузовик, который шел на Литейный, а это было мне по пути.
Наконец я добралась до четырехэтажного дома под тем самым номером, который был указан в записке Суровцева.
Возле открытых ворот прохаживался часовой. Я разглядела несколько стоявших во дворе полуторок и обрадовалась: значит, часть, в которой служит Суровцев, располагает машинами. Подошла к часовому, держа свою сумку так, чтобы он мог видеть красный крест, и спросила:
– Товарищ боец! Мне нужен капитан Суровцев, где я могу его найти?
Часовой осмотрел меня с ног до головы, задержал взгляд на сумке:
– Медицина?.. В наших делах она не требуется.
Я не поняла, что он хотел этим сказать, и снова спросила:
– Где капитан Суровцев?
– Вот в тот подъезд иди. На второй этаж.
Я направилась к подъезду. Он никем не охранялся. Вошла, приоткрыв висевшую на одной петле дверь, и стала подниматься по лестнице. В темноте столкнулась с кем-то спускавшимся вниз, спросила:
– Как пройти к капитану Суровцеву?
– Первая дверь налево, – ответил человек.
С того мгновения, как, взглянув на выпавшую из моего кармана записку, я вспомнила о Суровцеве и о том, что он предлагал мне свою помощь, я ни секунды не подумала о самом Володе… Но теперь, оказавшись перед его дверью, вдруг со всей отчетливостью представила себе, что сейчас увижу его и что он, несомненно, решит, будто я пришла только для того, чтобы встретиться с ним… Эта мысль промелькнула в моем сознании мгновенно, пока я без стука открывала дверь…
В маленькой комнатке за столом, спиной к двери, сидел человек в полушубке и разговаривал с другим, лица которого мне тоже было не видно.
– Товарищ Суровцев! – негромко произнесла я.
Сидевший ко мне спиной обернулся – лицо его было мне незнакомо. Зато теперь я увидела, что напротив него сидит одетый в меховую безрукавку Суровцев.
– Товарищ капитан… – шагнула я к нему.
Несколько секунд Суровцев смотрел на меня растерянно, потом вскочил из-за стола.
– Вера? Вы?!
Тот, второй, тоже поднялся и отошел к стене.
– Вера! – повторил Суровцев. – Неужели это вы! Я сейчас. – Он обернулся к человеку в полушубке: – К двадцати четырем ноль-ноль норма должна быть выполнена. Подрывников оставьте на объекте. Ясно?
– Слушаюсь, товарищ капитан, – ответил тот. – Разрешите идти?
И поспешно вышел из комнаты.
– Вера, как я рад, что вы пришли, – сказал Суровцев, подходя ко мне. – Я уж и надеяться перестал! А сам второй раз заходить не решался…
– Володя, милый, – проговорила я тихо, – у меня к вам просьба, огромная просьба… Умер человек… очень дорогой мне человек. Старый ленинградский архитектор… Я не знаю, где и как его похоронить. Нужна машина. Я подумала, что, может быть, вы сможете достать грузовик…
На лице Суровцева появилась горькая усмешка. Он спросил:
– Где умер?
– Дома, у себя дома!
– А где его дом?
– На Мойке.
– Не мой район, – проговорил Суровцев.
Я не поняла.
– Какой район? Почему не ваш?
– Как вы сами-то живете? – не отвечая на мой недоуменный вопрос, спросил он. – Как мама?
– Она умерла, Володя… О себе я расскажу потом, а сейчас, если можете… я очень, очень прошу…
Суровцев подошел к двери и крикнул:
– Дежурный! Спецфургон, гроб и двух бойцов на выезд!
Вернулся и сказал:
– Я не уверен, есть ли у нас гробы… Кажется, не осталось. Машина будет минут через десять… А кто он вам, этот архитектор? Родственник?
– Да, да, – кивнула я. Мне почему-то показалось, что я должна ответить на этот вопрос утвердительно.
– А там, в квартире, кто-нибудь есть?
– Да, конечно, там один майор дожидается, мы с ним зашли Федора Васильевича проведать, а он… мертвый!.. Ну, а мы не знаем, куда, на какое кладбище его везти, ни я не знаю, ни Звягинцев.
– Кто?! – воскликнул Суровцев.
И только тогда я вспомнила, что он знаком с Алексеем, что они где-то вместе служили.
– Да, да, Звягинцев, – подтвердила я, – он вернулся в Ленинград, и мы встретились…
– Так, значит… – тихо проговорил Суровцев и не окончил фразы.
– Ну, а как вы, Володя? – переменила я тему, ощутив вдруг неловкость. – Рука, я вижу, совсем
