Скорее по инерции, чем с расчетом, он напомнил генералу, что совсем недавно на 11-ю армию предполагалось возложить форсирование Керченского пролива. Гальдер подтвердил, что такая задача очень важна, но для осуществления ее достаточно одного немецкого корпуса, даже одной дивизии, при совместных действиях с румынскими частями.
Манштейн разразился упреками по адресу румын. И начальник генерального штаба опять слушал вновь испеченного фельдмаршала не прерывая, погрузившись в безразличное изучение продолговатого его лица с очень узкими глазами, длинным носом и тщательно расчесанными на пробор редкими седеющими волосами. Затем перевел взгляд на часы и сказал, что в полдень должен быть с докладом у фюрера и что при этом обязательно присутствие Манштейна…
Когда они вдвоем вошли в кабинет Гитлера, Манштейн убедился, что все здесь выглядит так, как и в «Вольфшанце»: та же тяжелая дубовая мебель, тот же неизменный портрет короля Фридриха в овальной раме.
Кресло у письменного стола пустовало – Гитлер рассматривал карты, разложенные на другом, овальном столе. Увидев Манштейна, он протянул ему руку и осведомился, хорошо ли тот отдохнул. Ответ едва дослушал и, повернувшись к Гальдеру, приказал:
– Докладывайте.
В течение нескольких минут Гальдер деловито осветил обстановку на сталинградском и краснодарском направлениях, сказал, что советская 62-я армия отрезана от главных сил, но все время предпринимает контратаки, пытаясь восстановить локтевую связь с ними, что части другой советской армии – 56-й – с боями отошли на южный берег реки Кубань, что захвачен Краснодар…
– А что происходит под Москвой? – неожиданно прервал его Гитлер. – Задача сковать там войска противника не снята! Или вы хотите дать возможность Сталину перебросить оттуда резервы на юг?
Несколько замявшись, Гальдер ответил, что удар, нанесенный по приказанию фюрера из района Жиздры на Сухиничи, встретил ожесточенное сопротивление и развить там успех пока не удалось.
Это сообщение мгновенно привело Гитлера в ярость. Он отшвырнул карту группы армий «Центр», ударил по столу ладонью и, видимо едва сдерживаясь, чтобы не закричать, перешел на свистящий полушепот:
– Не воображаете ли вы, Гальдер, что я позволю войскам «Центра» бездельничать в то время, как мои солдаты на юге с таким трудом добывают победу?
Спокойно, как бы стараясь самим тоном голоса умиротворить фюрера, Гальдер ответил, что такого упрека войска «Центра» не заслуживают, они делают все, на что способны.
Этот, в сущности, безобидный ответ вызвал у Гитлера приступ бешенства. Сжав кулаки, он закричал, что не позволит никому, в том числе и начальнику генштаба, оспаривать его мнение, что сам он бывший солдат и потому лучше его, Гальдера, знает, на что способны немецкие солдаты.
Смущенный этой сценой, Манштейн отошел в сторону. В тот момент он ясно почувствовал, что дни Гальдера сочтены.
Небрежно махнув рукой, Гитлер отпустил начальника генштаба и тотчас успокоился. Так же внезапно, как и взорвался.
– Подойдите ко мне, – обратился он к Манштейну. И когда тот приблизился к овальному столу, спросил: – Что вы намерены делать, генерал-фельдмаршал?
Новый чин Манштейна был назван с особым ударением. Это могло означать и поздравление и нечто другое, похожее на требование – делом оправдать полученный аванс.
Манштейн пристально посмотрел на Гитлера, стараясь понять смысл его вопроса. Но, так и не поняв, ответил неопределенно:
– Я намерен, мой фюрер, отправиться к новому месту службы.
Гитлер окинул Манштейна медленным, оценивающим взглядом – от зеркально блестевших сапог до седеющих на висках волос – и, покачав головой, сказал негромко:
– Нет, Манштейн. Не к новому месту службы. К месту нового подвига!
Он произнес эти слова с проникновенной торжественностью, и, если бы Манштейн не был в этой комнате во время доклада Гальдера, ему и в голову бы не пришло, что всего несколько минут назад фюрер орал, захлебываясь от ярости.
– Посмотрите, – продолжал Гитлер, вороша на столе карты в поисках нужной. – Посмотрите сюда, – повторил он, отыскав наконец карту группы армий «Север» и кладя ее поверх других. – Я убежден, что, если бы можно было показать это крупнейшим полководцам Германии, всем, начиная с него, – Гитлер сделал быстрое движение рукой в сторону портрета Фридриха, – до Людендорфа и Гинденбурга, каждый из них сразу бы определил, какова теперь участь Петербурга. Ему уготована только смерть. Вы согласны?
Манштейн молча кивнул, устремив взгляд на карту. Блокадное кольцо плотно охватывало город. Собственно, это было даже не кольцо, а нечто дугообразное и змеевидное, тянущееся от Финского залива на юге и поднимающееся на северо-восток к Шлиссельбургу.
– Почти год Петербург задыхается в блокаде, его население околевает от голода, – медленно и как-то сладострастно проговорил Гитлер и вдруг, опровергая самого себя, крикнул: – Нет! Это большевики блокировали две моих армии и воздушный флот! Одиннадцать месяцев они не дают возможности сотням тысяч немецких солдат принять участие в операциях, которые должны решить исход войны! Умирающий держит за горло живого!.. Ленинград и Сталинград – олицетворение большевистской России. Большевизм персонифицирован даже в названиях этих двух городов. Судьба Сталинграда, можно сказать, уже решена. Но Ленинград вонзился в тело немецкой армии, как отравленная стрела. Я спрашиваю вас, Манштейн: можете вынуть эту стрелу?
Упоминание о Сталинграде неприятно подействовало на Манштейна: близкая и, казалось, бесспорная победа там ускользала из его рук. Он осторожно спросил:
– Вы уверены, мой фюрер, что переброска на север одиннадцатой армии не отсрочит захват Сталинграда?
– Чепуха! – махнул рукой Гитлер. – Сталинград поднесет мне Паулюс! Но победа будет неполной, если на севере все останется без изменений! Взгляните еще раз на карту, Манштейн. Войска Клюге фактически скованы подмосковной группировкой противника. А войскам фон Бока, после захвата Сталинграда, предстоит длинный путь на Кавказ, к Каспийскому морю, и дальше, дальше! Но их нужно подкрепить. И мне как раз недостает тех двух армий и воздушного флота, которые находятся у Кюхлера.
Взгляд Манштейна снова был прикован к карте. Он обратил внимание на пунктирные линии юго- западнее и юго-восточнее Ленинграда.
– Что означает этот пунктир, мой фюрер? – спросил Манштейн.
И тут же понял, что не следовало задавать такого вопроса. Кулаки Гитлера опять сжались, будто к мышцам, управляющим ими, прикоснулся электрический ток. Гитлер как-то странно уперся левым бедром в край стола и снова закричал, задыхаясь от гнева:
– Это значит, что русские воспользовались пассивностью Кюхлера и Линдемана, вот что это значит! Они пробуют наступать то тут, то там! С этим надо покончить, Манштейн! И это под силу сделать человеку, который сумел покорить Севастополь!
Гитлер с трудом оторвался от края стола, сделал несколько шагов по комнате, и Манштейн заметил при этом, что у фюрера вздрагивают на ходу левая нога и левая рука. Гитлер поймал его настороженный взгляд и, схватив правой рукой запястье трясущейся левой, снова вернулся к столу, продолжая выкрикивать фразу за фразой:
– Я не связываю вас выбором направления, с которого следует предпринять последний и непременно победный штурм этого проклятого города! Этот вопрос вы решите там сами вместе с Кюхлером и Линдеманом. Я требую от вас только одного: не позднее сентября покончить с Петербургом! Залейте его огнем! Разбейте его своими осадными орудиями! Этот город не нужен ни нам, ни финнам! Сделайте это, Манштейн, и Германия не забудет вашего подвига!..
Пожалуй, еще никогда Манштейн не видел Гитлера в состоянии такой взвинченности. Сейчас в голосе фюрера звучал не только гнев и уж совсем не уничижительное презрение, как это было во время недавнего разговора с Гальдером, а скорее мольба. Да, именно мольба! И Манштейн понял, что значило для фюрера взятие Ленинграда.
